Астровитянка (сборник) - Николай Горькавый

– Для того чтобы увидеть истину, надо, как минимум, захотеть это сделать… – сказал профессор Цитцер. – Современники Галилея отказывались смотреть в его телескоп на небо, чтобы не поколебаться в своём мнении… Человеческие предубеждения твёрже алмаза. Пусть химик Белоусов скажет спасибо, что его не сожгли на каком-нибудь священном научном костре… Лишь в 1959 году открывателю колебательной реакции удалось напечатать трехстраничный реферат в сборнике по радиационной медицине, видимо нерецензируемом. После чего, обиженный, он прекратил попытки преодолеть неверие рецензентов-консерваторов. Но слухи об удивительном открытии распространились, им заинтересовался Анатолий Жаботинский, который в 1964 году детально исследовал колебательный химический феномен. Знаменитая химическая реакция, носящая сейчас имя Белоусова – Жаботинского, оказалась поворотным пунктом в современном мировоззрении, основанном на понятиях самоорганизации, открытых систем, колебательных реакций и структурообразующих неустойчивостей. Я лично считаю, что это редкий случай, когда трехстраничная работа заслуживает Нобелевской премии.

На столе колба прекратила цветовые игры.

– Что с ней случилось, сэр? – спросил кто-то.

– Кто скажет, что с ней произошло? – Профессор умело перепасовал вопрос аудитории.

– Она исчерпала свои ресурсы, – поднял руку и ответил длинный парень из Ордена Совы. – Чтобы реакция шла постоянно, нужна открытая система с непрерывным подводом свежих веществ и отводом конечных продуктов…

– Совершенно верно, колба проголодалась и умерла, как живой организм, – подтвердил профессор Цитцер. – Давайте-ка посмотрим на уравнения этой замечательной реакции…

На лекциях по астрономии профессор Гутт рассказывал о взглядах античных философов и о революции Коперника. Потом он нырнул в космологические теории Эйнштейна, Ситтера и Фридмана. Студенты узнали, что разбегание галактик открыл Слайфер, а Хаббл обнаружил, что скорость их разбегания растет с расстоянием. Никки многое из этого уже знала, но всё равно слушала внимательно.

На очередное занятие профессор Гутт не вошёл, а влетел, метая глазами хмурые молнии. Он держал в руке тот самый номер журнала «Юный астроном».

– Космология – древнейшая наука! – нервно начал лекцию профессор Гутт. – Тысячи наблюдателей и теоретиков сотни лет по крупицам собирают достоверные факты и скрупулёзно развивают модели, которые в будущем – я глубоко верю в это! – должны превратиться во всеобъемлющую картину нашего мира. Это громадная и трудная работа… в настоящее время насчитывается всего с десяток теоретиков, способных понять современные математические модели Вселенной.

Профессор перевёл дух и раздражённо продолжил:

– В космологическую теорию раздувания вакуума вложил много сил и ваш покорный слуга. Поэтому мне очень неприятна наивная попытка зачеркнуть эти титанические усилия и предложить взамен обоснованных научных моделей скороспелую и непроверенную схему, привлекательную лишь внешне.

Тут профессор поднял журнал повыше.

– Вдвойне грустно, что такая попытка исходит из Колледжа, что одновременно подвергает сомнению и качество нашего обучения… Я говорю о статье мисс Гринвич в последнем номере «Юного астронома».

– А что там неверно, профессор? – радостно осклабился Гейлорд. – Не могли бы вы пояснить детальнее?

– Вся статья – просто слова, – расстроенно сказал профессор, – так наука не делается, дорогие мои. Я понимаю, что компьютер Колледжа, поддавшись на примитивную логику этих рассуждений, поставил мисс Гринвич высокий балл за ответ по космологии и спровоцировал интерес журналистов. Но компьютер не может по-настоящему глубоко оценить реалистичность физической модели, не сводимой к логической схеме. Поэтому я не согласен с решением Вольдемара. Я не стал оспаривать его оценку после экзаменов – было уже поздно, да и это могло бы бросить какую-то тень на бесспорно выдающийся общий экзаменационный результат мисс Гринвич…