Астровитянка (сборник) - Николай Горькавый

– Ну… да, но там же меня никто не слышит… – пожала плечами Никки, – понравится ли другим, как я пою в ванной комнате?

– Давай рискнём, у тебя неплохой голос, а я помогу с музыкой, – вкрадчиво сказал Робби. – Что, чувство авантюризма совсем исчезло?

– Давай, Никки, попробуй! – так дружно закричали кругом, что Никки лишь беспомощно поморщилась:

– Вы сами не понимаете, о чём просите.

Но на неё так дружно навалились, что уломали. Вернее, Никки поняла, что легче спеть, чем отвязаться. Она села в уголок и стала под руководством Робби готовиться к сольному выступлению.

Остальные участники с энтузиазмом принялись готовить место для королевского выступления: стаскивать столы вместе, сгребать недопитое и несъеденное, наводить свет всех имеющихся светильников. Считанные минуты – и воздвигнута отличная сцена!

Наконец, Никки собралась с духом и уселась в подаренное Дзинтарой тёмно-красное с золотом бархатное кресло. Четверо мускулистых Леопардов во главе с Джигичем немедленно подняли кресло вместе с королевой и поставили его на импровизированную сцену.

Тонкая фигурка в чёрном платье устроилась поудобнее на королевском троне европейских кровей. Голова с хрустальными волосами склонилась над полированной звонкой поверхностью. Драгоценная деревянная гитара Дзинтары недовольно поёжилась в неумелых руках, но потом пригрелась и присмирела. Никки вплела тонкие пальцы в ещё более тонкие струны и запела тихим голосом:

Уронит ли ветер в ладони серёжку ольховую…

В шумном зале разлилась и воцарилась тишина. Странные слова старинной песни, пронизанные грустью прошлых веков, были неуместны в огромном зале, полном веселящихся людей, прилетевших сюда на космолётах.

Серёжка ольховая выше любого пророчества.

Тот станет другим, кто тихонько её разломил.

Пусть нам не дано изменить всё немедля, как хочется.

Когда изменяемся мы – изменяется мир.

Песня не знала своей неуместности и несовременности, она добиралась до каждого и заставляла его замирать, будто вслушиваясь в голос судьбы.

Прости и пойми, если даже разлюбит любимая,

Серёжкой ольховой с ладони её отпусти.

Музыка – тихая и прозрачная, как холодная весенняя капель, заставляла стискивать зубы и затрудняла дыхание.

Серёжка ольховая лёгкая, будто пуховая.

Но сдунешь её – всё окажется в мире не так,

И, видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая,

Когда в ней ничто не похоже на просто пустяк.

Никки закончила петь, но зал безмолвствовал. Она подняла сосредоточенные глаза от гитары, осмотрелась и растерянно сказала:

– Ой!

На глазах у многих слушателей были слёзы.

Две девушки в углу откровенно плакали, и даже Дзинтара вытирала глаза красивым старомодным платком. Джерри тоже стоял в оцепенении, и в его голове навязчивым рефреном звучало: «Прости и пойми, если даже разлюбит любимая…»

Никки оценила ситуацию и неслышно скомандовала Робби. В зале загремела современная бодрая мелодия. Все стали приходить в себя и украдкой отряхивать мокрые ресницы, со смущёнными смешками посматривая друга на друга. Вспыхнули запоздалые аплодисменты, заглушённые ритмическими повизгиванием динамиков.

– Что за аранжировку ты подобрал?! – исподтишка рявкнула Никки на Робби.

– Не кричи на меня, – растерянно буркнул тот, – я сам перепугался… Какие вы, биосистемы, нежные…

Подошла Изабелла с влажными глазами:

– Ты должна быть не королевой, а певицей! И будить в сердцах светлую грусть.

Дзинтара ничего не сказала, просто расцеловала Никки в обе щеки.

Никки, поражённая реакцией слушателей, категорически покачала головой:

– Я никогда больше не буду петь… не хочу дёргать души за ниточки бессознательного… Люди не должны плакать!

– Ты чертовски не права! – сказала Дзинтара.