Астровитянка (сборник) - Николай Горькавый

Лучшая погода для раздумий – туман в кипарисовой аллее, который сгущается в тёплый дождь. В молочно-кипарисовом пространстве хорошо уходить в себя и брести там среди деревьев. Мир не существует, спрятан за белой влажной пеленой, мокрые кипарисы тихо выступают из неё и так же тихо уплывают. Шелестящая тишина падающих ниоткуда капель. Аромат неспешно растущей мысли и острый привкус южной древесной смолы. Волны водяной пыли смешиваются с сочными запахами влажной зелени и цветущей акации. Тёплый туман концентрирует мысли, и его можно продавать в аптеках – для студентов, в пузырёчках. Мелкая вода тихо плывёт с неба и инкрустирует свежие апрельские листья росой. И ты радостно знаешь, что лето уже близко. На расстоянии одного дружеского локтя, сразу за порослью цветущего дрока и за дюжиной горячих рассветов.

Ксения находила всё новые и новые определения, которые доказывали важность литературы:

– Литература – это настоящая жизнь, наконец-то открывшаяся и высветленная.

Мушкетёр посмеивался:

– Литература – это сигнальная система, слуховая труба, на одном конце которой надрывается писатель, а на другом – позёвывает читатель.

Ксения не успокаивалась:

– Для умного читателя литература – не зона досуга, а зона моделирования и прогностики будущего.

Мушкетёр тоже не сдавался:

– Современная книга – это тест Тьюринга, в ходе которого читатель пытается понять, человек ли писатель?

Больше всего Ксении нравилось следующее определение:

– Литература предстаёт перед писателем как живое сверхсущество, наделённое вечной жизнью. Оно стоит над всеми современниками и соотечественниками. Все мы, великие и невеликие, знаменитые и неизвестные, пляшем под его дудку. Оно существовало до нас и переживёт нас всех. Мы умираем, а искусство остаётся. Его конечные цели нам неизвестны.

Мушкетёр возражал:

– Литература – способ душевной коммуникации и средство эффективной социализации. Остальное – рюшечки…

Они были друзья, и даже больше.

– Что ты делала вчера вечером?

– Взяла в постель журнал мод полистать – и заснула, держа его в руках. Меня этим толстым журналом чуть не прибило. А что ты делаешь по утрам?

– По утрам? «Завтрак! Завтрак!» – трубят рефлексы.

– Ты толстеешь с возрастом?

– Нет, просто брючные ремни раньше были длиннее.

– Я тоже заметила, что фотографии знакомых старушек стали заметно молодеть.

Они рассказывали друг другу то глубинное, чем не осмелились бы поделиться с реальным живым собеседником.

– Неужели жизнь состоит лишь из открывания консервных банок, покупки туалетной бумаги и смотрения в тивизор? Ведь должен же быть какой-то высочайший смысл извлечения меня из небытия на почти сто лет? Что я должен сделать в этой жизни, чем придать ей смысл?

– Исправь человечество, спаси мир.

– Нужно оно мне больно, это дурацкое человечество, этот загаженный мир.

– Если тебе не нужны ни люди, ни природа – тогда твоя жизнь заведомо бессмысленна. Ещё лет тридцать поспрашиваешь за кружечкой пива о смысле жизни – и Вселенная спишет тебя как неудавшийся шанс.

22.3.Литбриг

Понедельник – этим всё сказано! Даже глазунья на завтрак получается какой-то бельмастой.

Игорь вырулил на своём «кубике» – автомобильчике-кабинке со стандартными размерами шасси метр на метр и чуть больше в высоту – с тесной стоянки на улицу Островитянова.

Озимое бледное небо было вспахано на совесть, облачные клубочки аккуратными рядами шли с севера на юг. Солнце светило меж рядов белой облачной пашни, но было по-зимнему прохладным.

На обочине шоссе стоял столбиком крупный коричневый бобёр и с удовольствием скусывал толстый стебель медвежьей дудки, не обращая внимания на машины.

«Битцевские, – подумал Игорь, – совсем обнаглели…»

И встал на полосу вслед за маленьким грузовичком.