Смерть императора - Александр Старшинов (2014)

Тиресий тоже подумывал о том, чтобы пробраться в лагерь легиона. Но не был уверен, что ворота лагеря откроются перед беглецами. Мелкий Турбон – не тот человек, что станет рисковать даже ради спасения гражданина.

Тиресий оценивал шансы на то, что удастся выбраться из города, как неплохие. Пока что восставшие, в основном, разрушали храмы и термы, в дома врывались редко – это Аттию так «повезло». Разрушили гробницу Помпея Великого. Но Помпею после Фарсал было уже на все в этом мире плевать, а уж теперь, мертвому, плевать вдвойне – решил Тиресий.

Центурион предложил Марку Антонию и Вонобию идти вместе. Хотя эти двое никак замаскироваться не могли. Любой с закрытыми глазами в них признает римлян. Вонобий отказался: у сестры были какие-то знакомые в городе, обещали укрыть. Но только ее с братом. Никого кроме.

– Тебе стоит попробовать… – сказал Вонобий Тиресию. – Никто не знает в такие дни, что принесет спасение, а что смерть.

– Идем вместе… – предложил центурион Марку Антонию.

В ответ тот зло мотнул головой: его сожительница была беременна, да еще маленький ребенок… нет, им не выбраться, не дойти ни до какой Аполлонии. Хорошо – если до лагеря легиона доберутся.

* * *

Тиресий решил двинуться в путь, едва стемнеет, – так проще сойти за повстанцев.

Достать одежду не составило труда – в доме Аттия оказалось немало долгополого парфянского платья, шапок и прочего – товары оставил сосед-торговец, прежде чем уехать в Антиохию в прошлом месяце.

Аррию трясло, когда она наряжалась мальчишкой, а Тиресий срезал ей волосы. Тит первым покинул дом с мешком и мечом под мышкой – его задачей было найти подходящие трофеи. Он вернулся довольно быстро с четырьмя головами в мешке и чьей-то кожей, снятой с тела весьма неумело – куски мяса и жира так и остались на ней, и с трофея капало. Аррия старалась не смотреть на принесенное. Тиресий дал выпить ей горячего вина с маком. Сделал и сам пару глотков. Потом передал чашу Титу. Дак глотнул последним и ухмыльнулся – похоже, кровавое буйство на улицах его мало трогало. Но Тиресию не понравился хмельной блеск в глазах юноши.

Прежде чем выйти из дома, Тиресий положил ему руки на плечи:

– Тит, ты понимаешь, что план наш – отчаянный…

– О, я умею убивать… – ухмыльнулся юноша. – И я хочу убивать.

Запалив серные факелы, они вышли за дверь. Тит шагал впереди с дерзкой улыбкой на губах. Он менее всех походил на иудея и потому обмотал голову окровавленной тряпкой, с которой ему на щеку натекло изрядно чужой крови. Пестрые одежды его развевались, шаг был широким, уверенным. Тиресий держался следом – он двигался настороженно и разыгрывал роль немолодого парфянина, который решил примкнуть к восставшим (а возможно, и руководил ими). Третьей трусила, сбиваясь с шага на бег и обратно, Аррия. Они миновали квартал, когда их окликнули. Это был Секст, четырнадцатилетний сын хозяина, и он хотел уйти с Тиресием – именно с Тиресием, а не с отцом или Марком Антонием. Вместе с Секстом увязался один из рабов его отца – для охраны. Ему было лет двадцать пять и, обрядившись в принесенные тряпки, он сделался вылитым разбойником.

– Я хочу в легион, а отец против… Я уйду с тобой, а когда вернусь через двадцать лет центурионом – вот тогда отец удивится! – выпалил Секст.

Тиресий не стал уточнять, что отец может и не прожить эти двадцать (а уж вернее – двадцать пять лет, потому как досрочная почетная отставка – вещь редкая). Не стал он и отсылать эту парочку назад, а приказал двигаться в арьергарде. Так они и шли по улицам, размахивая факелами и отрубленными головами, насаженными на острые палки. Тит орал нечто нечленораздельное.

Секст и Матфей – так звали слугу – орали вслед наперебой. Как и те убийцы, что шлялись по этим улицам днем.