Смерть императора - Александр Старшинов (2014)

Мальчишка забился в угол и тоже шептал какие-то обеты. А вот женщина, похоже, вовсе не боялась грозы. Она сидела – прямая, неподвижная – и чему-то улыбалась. Верно, поджидала, когда душа казнимого расстанется с телом. Гай, продолжая дрожать, вдруг ненадолго провалился в какой-то короткий бредовый сон, а когда очнулся, ощутил, что в гробницу тянет мерзким едким дымом – верно, подожгло что-то неподалеку молнией – быть может, сухой тополь, на котором сидели вороны. Снаружи шумел дождь, и было темно – молнии отблистали, гром отгрохотал.

Гай ухмыльнулся, довольный, и заснул уже крепко-крепко. Последнее, что он запомнил, – это женщина, которая склонялась над ним. Лицо ее кренилось, тело чуть ли не падало, а сам Гай плыл куда-то, проходя легко сквозь мрамор…

Во второй раз Гай проснулся уже на закате. Гроза ушла окончательно – ровный розовый свет лежал на каменных плитах у входа. Никого в гробнице, кроме него, не было. Солдат поднялся с надгробия, встряхнулся… вышел. Под навесом портика, у ног граций были сложены его нехитрые пожитки, стояло прислоненное к одной из статуй копье. Гай совершенно не помнил, чтобы приносил свои вещи сюда. Здесь же, завернутая в листья лопуха, лежала половинка запеченного ягненка и стояла фляга с вином.

Гай вышел из тени портика. Глянул на крест и обомлел… вместо креста к отмытому грозой вечернему небу поднимались обугленные обломки – и к ним было все еще прикручено (или прилипло, спаянное жаром?) обугленное черное тело.

– Юпитер… – только и простонал Гай.

Он подошел к телу – черный череп озорно скалился на единственного зрителя белыми зубами.

Гай принюхался – от тела и креста все еще несло чадным духом. Совсем не запах дерева или горелого мяса. Ясно было – гроза сожгла мерзавца, но отчего такой смрад – понять Гай не сумел. Уж не сама ли Геката со своими псами явилась сюда, чтобы забрать темную душу казненного в Аид?

– Верно, мерзкие преступные дела так пахнут… – пробормотал солдат.

Служил бы он на Востоке – знал бы тогда, что это запах сгоревшей нафты.

Глава II

Эпиктет, Помпоний, Сладкоежка…

Даже в беспамятстве Прокруст чувствовал, как ему больно. Возвращаясь, выплывая из темноты на маячок масляного светильника – со стоном, воем, криком, – первое, что он ощутил, это боль в каждой частичке тела – ныли руки, ноги, спина, шея, вся кожа зудела, губы распухли липкими подушками. Веки почти не открывались, и желание было их не просто чесать – содрать ногтями с лица. А любое движение тут же вспыхивало болью в каждой косточке, каждой жиле.

Раз больно – значит, жив – решил он про себя. Но не знал еще – радоваться ли этому открытию. Может, лучше было умереть, нежели терпеть такое!

Однако спасению своему Прокруст не удивился. А стоило бы дивиться, что, провисев почти целый день на кресте, остался он в живых.

– Где я? – спросил, оглядываясь. Маленькая темная спаленка без окон. Золотистый ореол над светильником дрожит – вот-вот погаснет. Завешан кожей проем. Кожа колышется – верно, там, за дверью, не коридор, а сразу – двор.

Подле кровати сидела женщина.