Смерть императора - Александр Старшинов (2014)

«Я, Хосров, царь царей, сопричастник звезд, брат Солнца и Луны, сообщаю, что Амаст из Селевкии отныне получает царские мои милости и треть сокровищ из сокровищницы Пакора…»

Остальное Менений разобрать не сумел – так как думал лишь о том, чтобы не сверзиться в своем углу вместе со статуей.

Однако ему повезло – и статуя не упала.

– Сколько же золота может подарить Хосров за радостное известие, что Пакор ему более не будет мешать? – расслышал внезапно Менений.

– Миллион серебряных римских денариев, – ответил, ни на миг не запнувшись, гость из Ктесифона.

– Золотыми монетами… – уточнил Амаст. – Римской чеканки.

Когда эти двое, наконец, покинули таблиний, Менений буквально выполз из своего закутка. Долго сидел, растирая руки и ноги, потом тихонько поднялся. Масляную лампу Амаст унес с собой, так что пришлось пробираться во двор, который здесь именовали айваном, и искать что-то способное осветить комнату. На счастье, на скамье в айване Менений нашел оставленный кем-то из рабов фонарь, лампа внутри которого еще теплилась. Спешно вернулся он в таблиний, нашел – хоть и не сразу – присланный Хосровом свиток…

А уж потом выбрался наружу так, как и забрался, – наверх на крышу и оттуда вниз – по веревке.

Приск, получив свиток, долго его изучал. Как будто взвешивал каждое слово.

– Так я получу римское гражданство? – спросил осторожно Менений, наблюдавший за переменой лица трибуна.

– Непременно… – отозвался тот.

* * *

Пакор был почти слеп.

Евнух, что прислуживал во дворце, заранее получал просьбу о посещении и назначал встречу. Он же вводил посетителя в царский дворец. Или почти царский – потому что низложенный царь продолжал жить с прежней роскошью. Одним богам да еще ростовщикам было известно, как ему это удается. Посетитель – уж коли его допускали – должен был поклониться царю чуть не до земли и сделать вид, что целует Пакору руку. Простираться ниц необязательно. Только если уж очень хочется. Затем непременно надо было передать царю свой дар, и его принимал получатель подарков. Всю эту процедуру евнух объяснил гостю из Хатры в маленькой комнатке перед залой приемов.

Впрочем, сегодня Приск, изображавший посла Хатры, был не один – к Пакору явились как местные торговцы из Селевкии, в основном потомки греков и македонян, так и какие-то пришлые личности в нарядах весьма колоритных. Были тут серы[51], о которых римские сочинители рассказывали истории баснословные, были смуглые пришельцы с берегов Инда, были парфяне, но явно не представители семи главных домов – судя по тому, что им не оказывали особого почтения.

Когда посла Хатры ввели в залу, старик сидел в кресле с высокой спинкой, поставив подагрические ноги на золотой табурет с ножками в виде бычьих копыт. По обе стороны от кресла (которое Пакор наверняка считал троном) стояли серебряные курительницы на высоких ножках – внутри на горшочки с древесным углем помещался фимиам, аромат проникал через прорези, а воздух в комнате казался сиреневым. Золотое кресло (или все же трон?) было инкрустировано драгоценными камнями и слоновой костью. Ножки трона заканчивались львиными лапами. Пакор все еще считал себя царем, он упорно цеплялся за власть скрюченными подагрическими пальцами, не оставляя надежды вновь сесть на трон в Ктесифоне.

Приск обвел залу взглядом и отметил, что Амаст присутствует – на этот раз не в темной хламиде, а в длинных одеждах, расшитых золотой нитью. Как видно, Пакор считал его одним из своих приближенных, причем из самых что ни на есть доверенных, потому как Амаст стоял почти что возле трона.

– Под ногами у тебя подлинный ковер из дворца в Ктесифоне, – шепнул евнух, который ввел посла в залу.

Евнух полагал, что ввел хатрийского аристократа Илкауда из рода Шамшборака. Человека, который должен вот-вот занять трон Хатры. На самом деле в залу вступил военный трибун Гай Осторий Приск.