Северный ветер - Владимир Прасолов (2014)

«Наконец-то, ну, теперь держись, гады!» — думалось лейтенанту Арефьеву, поднимавшему в атаку свой взвод. За его спиной, в каких-то тридцати километрах, была Москва, в которой его дом, его отец и мать, настоящие, живые; и он очень хотел, чтобы они оставались живыми, чтобы был целым и невредимым дом, в котором он родился и вырос.

Владимир бежал впереди своих солдат с пистолетом в руке, проваливаясь выше колен в заснеженном поле, к околице деревни, занятой еще вчера в жестоком бою немцами. Бежал с одним желанием — убить тех, кто пришел на эту землю без спросу, без его, Владимира Арефьева, на то согласия. Бежал, и за ним бежали его бойцы, его взвод; и остановить их было невозможно. Все были готовы к вражескому огню, к смерти, если надо, но немцы молчали, ни одного выстрела по наступавшим ротам батальона.

Арефьев одним из первых ворвался на деревенскую улицу. Дымящиеся воронки от нашего артобстрела, догорающие избы, обгорелые печи на месте вчерашних пожарищ, заметенные снегом трупы наших и немецких солдат, погибших еще вчера. Немцев в деревне не было вообще. Вчера они здесь были, вчера их минометы несколько часов долбили по этой деревне, а потом они выдавили танками и самоходками наших и заняли деревню. А сегодня, перепаханная снарядами уже наших орудий, эта деревня оказалась пустой. Ушли, сволочи! Ну ничего, догоним! Вперед! Догоняли больше суток…

Догнали там, где немцы успели подготовить долговременные оборонительные сооружения. Не помогло это немцам, не помогло, слишком много злости и ненависти скопилось в душе русских солдат. Никакая боль, никакие потери не могли их остановить. Натерпелись. Только смерть свинцовой пулей или куском осколочного металла могла остановить, только смерть. Мстили за все: за унижение и страх, который пришлось испытать, который пригнал их к самой Москве, за кровь и слезы тех, кто остался под немцем. Немец к этому готов не был. Поэтому не помогли лучшие в мире пулеметы и танки, не помогли профессиональные навыки и летное мастерство немецких асов. Их просто таранили, идя в лобовую, вихрастые парни, еще вчера только севшие за штурвалы самолетов. Ничего не помогло.

Да, полегло под прицельным огнем крупнокалиберных «шмайссеров» много, но сломали немца. Сломали его самодовольную уверенность в собственном превосходстве. Наши реактивные снаряды, немцы их называли «члены Сталина», ввергали врага в ужас, целые подразделения бросали оружие и не оказывали сопротивления наступавшим после удара наших «катюш».

В ночь на 6 декабря 1941 года генерал-полковник Гудериан, командующий второй танковой армией, не согласовывая ни с кем своего решения, отдал приказ об отступлении. Но было поздно, организованного отступления не получилось. Впервые с 1939 года немцы бежали — бежали, бросая технику и вооружение, бросая раненых и обмороженных. Они сдавались, они, прошедшие с триумфом по Европе, впервые, подняв руки, признавали себя побежденными. Это было самым главным в этой кровавой битве. Только страшные потери и нехватка боеприпасов остановили наступление наших войск. Нечем было бить немца, просто нечем. Отбросили на двести километров от Москвы и остановились.

В самый разгар наступления комвзвода второй роты лейтенанта Арефьева вызвали в особый отдел армии. Причем за ним прямо во время боя приехали особисты и вытащили его прямо из траншей, из-под огня. При этом один из особистов, старший лейтенант, был тяжело ранен осколком разорвавшейся около машины мины.

— Твою мать! — орал капитан особого отдела Митрохин, вытаскивая обливавшегося кровью старлея из машины. — Из-за какого-то сраного комвзвода…

Всю дорогу до штаба армии проехали молча. Да и о чем было говорить. На вопрос Владимира, зачем его вызывают, капитан просто послал его на три буквы. Владимир не обиделся, не в духе был капитан, оставив в санбате товарища.

«Зачем вызвали в особый отдел?» — подумал Владимир, устроившись на заднем сиденье эмки и уснул как убитый, ведь трое суток без сна…