Ритуал - Сергей Остапенко (2021)

Чтобы облегчить путь, мы решили держаться берега. Кое-где поэтому пришлось двигаться по колено, а то и по пояс в воде: заросли подходили слишком близко к кромке воды, нависая над ней. Было свежо; зарницы полыхали далеко позади нас, но так и не приближались, словно не могли решить, в какую сторону им нести грозу. Не везде берег был песчаным: кое-где отступившая вода обнажала вязкие глинистые отмели, покрытые водорослями, иногда деревья корнями удерживали над поверхностью залива полуосыпавшиеся выступы суши, покрытые травой. Говорили мы мало – сказывалась усталость и недостаток сна. Больше общались междометиями и жестами. Я, как мог, ободрял Таню. Саня глухо насвистывал тоскливые наборы нот. Потом, следуя карте, имевшейся у Юдина, мы вынуждены были покинуть побережье и передвигаться по склону высоченного холма, который словно клин вдавался в долину, лежащую между отрогов гор. Камни, слежавшаяся пыль под ногами, редкие купы деревьев. Мы сбивали ноги, выбирая дорогу между острогранных несимметричных скалистых обломков. Потом облаков стало меньше, и в ярком лунном свете идти стало легче. Наконец, после исчерпанного запаса проклятий и жалоб, мы прошли большую часть пути по изогнутому, словно турецкий ятаган гребню холма. Из-за вершины, лежащей справа, нам открылся тупик долины, «пуп земли», цель нашего похода. На лесистом отроге покатой горы, той, что хранила и логово Харутугшава, высилось над кронами обычных деревьев Мировое древо. Разглядеть детали не удавалось: было еще достаточно далеко. Издали казалось, что там пульсирует, как сердце живого существа, огромный древовидный спрут. Всем стало не по себе, и, чтобы скрыть накатившую робость, мы мало-помалу развязали новую дискуссию.

– Уф, – сказала Таня, отдышавшись и снова возобновив шаг. – Я раньше никогда не была так долго в темноте. Забыла уже, какой он, день. Хорошо, что эта штуковина светится, а то совсем было тоскливо.

– А по мне, лучше бы не светилась, – сказал Саня. – Чересчур напрягает своей необычностью.

– Зато так мы ее быстрее найдем.

– Логично.

Чертовски хотелось передохнуть, но мы знали, что времени очень мало. Мы вынуждены были бодрствовать, понимая, что каждая минута может оказаться последней. Это как-то мобилизовало нас, придавало всем словам и поступкам смысл, силу и глубину. Если бы всем пришлось пережить наш опыт, может, человечество очнулось бы от сна и стало жить по-настоящему. Сплошная ночь, которой стала история, закончилась бы, и вернулся золотой век.

– Серый, ты хоть представляешь, что мы должны делать? – спросил Юдин.

– Честно – не совсем. Знаю только, что после того, как ритуал мы, как смогли, выполнили, амрита должна прийти нам в руки. Как это произойдет – увидим.

– Ох уж мне эти древние. Понавыдумали себе всякой чепухи, а нам расхлебывать.

– Вряд ли они это по своей воле придумали. Жизнь заставила.

– Хреновая у них жизнь была.

– А с чего ей быть хорошей? Сам посуди: у них боги как демоны, обряды один ужаснее другого.

– Например? – спросила Таня.

– С наскока и не вспомнишь. Ну, у одного племени, забыл название, до сих пор сохранился обычай: друзья жениха пять дней до свадьбы забавляются с невестой на все лады.

– Ого.

– А в другом племени, чтобы мальчика признали мужчиной, он должен проползти под всеми женщинами, сидящими в ряд на корточках, а они будут на него… того…

– Господи!

– И я о том же.

– Но я все равно не понимаю, зачем они все это проделывают? Какой в этом смысл?

– А они не понимают, какой смысл, к примеру, в том, что цивилизованные люди за пачку резаной бумаги согласны восемь часов в день протирать штаны в конторе.

– Чтобы хорошо жить.

– Значит, у нас понятия о том, что такое хорошо жить, различаются. Ведь у некоторых народов вообще нет этических кодексов. Они, например, не могут понять, что такое рай.

– Можно подумать, ты понимаешь.

– Конечно.