Ритуал - Сергей Остапенко (2021)

Для меня таким порогом стало это бревно, раскинувшееся над пропастью. О, я многое постиг в природе и предназначении сосен! Например, что культи опавших ветвей, обильно натыканные на стволе, точно на средневековом орудии пыток, предназначены сугубо для того, чтобы терзать измученные тела ползунов, таких как я, и всячески затруднять их движение к цели, цепляясь за одежду. Кора сосен не подарок для человеческой кожи. Она имеет свойство оставлять лоскутки эпителия с бедер, живота и груди себе на память. Это, конечно, в том случае, если по стволу перемещается однорукий калека. Калека тоже мог бы причинять себе меньше неудобств, если бы держал определенную дистанцию между собою и сосной. Но когда он висит над жадно разинутой бездной, населенной исключительно острыми обломками скал, между которых едва различимо змеится горный ручеек, то старается прижаться к стволу как можно теснее. Особенно если ствол ни с того ни с сего начинает ходить под ним ходуном. Очень забавно наблюдать за гримасничанием такого незадачливого покорителя препятствий, когда при попытке в очередной раз подтянуться, он понимает, что безнадежно прикован одеянием к какому-то рыболовному крюку, выращенному сосной на своем стволе. Он делает рывок, чтобы освободиться, и начинает съезжать в пропасть. Тогда к сломанной руке временно возвращается дееспособность, и он орудует ею достаточно эффективно, предотвращая падение. А потом, закусив зубами кусок коры, скулит тихонько, ожидая, когда, наконец, багровые тучи в глазах рассеются и ледники слез, упрятанные там же, перестанут таять. Чуть позже ползун возобновляет движение, наблюдая за тем, как его одеяние, развеваясь по ветру, планирует вниз. Ему не хочется последовать за своей одежкой, поэтому он, сглотнув слезы и жалость к себе, волочит свое тело дальше и дальше, словно гусеница, которая вознамерилась выползти из чехла собственной кожи, избрав для этого столь экстравагантный способ. Судорожные рывки напоминают движения совокупляющегося человека, однако сосна – крайне неподходящий партнер для секса, так как при каждом удобном случае старается урвать себе часть вторичных половых признаков любовника. И человеку, наверное, более предпочтительной кажется мотивация к смерти, чем к дальнейшему движению. Но нет, с ним что-то происходит, что дает ему потенцию преодолевать пядь за пядью этот короткий, но столь мучительный маршрут.

Кажется, что ты выбрался из собственной оболочки, оседлал ее верхом и сам в шоке оттого, что это стало возможным, наблюдаешь, как оболочка под твоим руководством, а может и вовсе автоматически, упорно лезет дальше.

Я даже понукал свое тело, как лошадь:

– Ну же, кляча! Ну, давай, вперед!

Мои трепыхания не прошли для дерева даром. Его крона на несколько градусов сместилась вправо, отчего ствол стал вибрировать менее часто, зато с большим размахом. По мере моего приближения ветви все больше прогибались, так что ползти пришлось уже по наклонной вниз. Досаждала еще одна неприятная деталь – истончение ствола. Удержать равновесие становилось все труднее. Под конец пути выяснилось, что можно немного повисеть даже снизу ствола, чтобы нащупать ногами скалу. Энтузиазма в этом занятии добавило тонкое наблюдение: крона смещалась все дальше вправо. Причем этот процесс ускорялся.

Когда я кое-как закрепился на тверди земной, дерево окончательно потеряло равновесие и, отхлестав меня на прощание игольчатыми ветками, юркнуло в пропасть, трогая корнями, словно щупальцами, уступы скалы. Я машинально перекрестился, отвернулся и, помогая себе рукой, вскарабкался на тропу. Тело сотрясала дрожь, будто бы сквозь него пропускали разряд электричества. Ни думать, ни вспоминать о только что прожитых минутах не хотелось. Хотелось тепла. Мысль о том, что наг вышел я из чрева матери моей, наг и ласты отброшу, мне не хотелось в тот момент пускать в сознание. Помирать у порога земли обетованной было бы очень обидно.

И я решил не помирать. Я побрел к пещере.