«Отвага, – сказал себе Дженкинс, – с такой отвагой ему сам черт не страшен. С такой отвагой он сойдет в преисподнюю, и разворотит дрожащую брусчатку, и выкрикнет злую, скабрезную остроту в лицо князю тьмы».

Но тень уже нашла – нашла искомое, вспомнила заветное. Дженкинс ощутил волну облегчения, которая пронизала его плоть, услышал магическую формулу – то ли слово, то ли образ, то ли мысль. Что-то вроде ворожбы, заклинания, чародейства, но не всецело. Мысленное усилие, мысль, подчиняющая себе тело, – так, пожалуй, вернее.

Потому что формула помогла. Тварь исчезла. Исчезла, улетучилась из этого мира. Никакого намека, ни малейшего признака. Словно ее никогда и не было.

А то, что она произнесла, то, что подумала? Сейчас. Вот оно…

Дженкинс осекся. Формула запечатлена в его мозгу, он помнит ее, помнит слово, помнит мысль, помнит нужную интонацию, но не должен пускать ее в ход, должен забыть о ней, хранить ее в тайниках сознания.

Ведь она подействовала на гоблина. Значит, подействует и на него. Непременно подействует.

Человек тем временем повернулся кругом и теперь стоял, уставившись на Дженкинса, – плечи опущены, руки повисли.

На белом пятне лица зашевелились губы:

– Ты… ты…

– Я Дженкинс, – сказал ему Дженкинс. – У меня новое туловище.

– Здесь что-то было, – произнес Питер.

– Гоблин, – ответил Дженкинс. – Джошуа мне сказал, что к нам проник гоблин.

– Он убил Лупуса.

Дженкинс кивнул:

– Да, он убил Лупуса. Он и многих других убил. Это он занимался убийством.

– А я убил его, – сказал Питер. – Убил его… или прогнал… или…

– Ты его испугал, – объяснил Дженкинс. – Ты оказался сильнее его. Он испугался тебя. Страх перед тобой прогнал его обратно в тот мир, откуда он пришел.

– Я мог его убить, – похвастался Питер, – но веревка лопнула…

– В следующий раз, – спокойно заметил Дженкинс, – постарайся сделать более прочную тетиву. Я тебя научу. И сделай стальной наконечник для стрелы…

– Для чего?

– Для стрелы. Метательная палка – стрела. А палка с веревкой, которой ты ее метаешь, называется луком. Все вместе называется лук и стрела.

Питер сник:

– Значит, не я первый? Еще до меня додумались?

Дженкинс покачал головой:

– Нет, не ты первый.

Он пересек поляну и положил руку на плечо Питера:

– Пошли домой, Питер.

Питер мотнул головой:

– Нет. Я посижу здесь около Лупуса, пока не рассветет. Потом позову его друзей, и мы похороним его. – Он поднял голову и добавил, глядя в глаза Дженкинсу: – Лупус был мой друг, Дженкинс. Очень хороший друг.

– Иначе и быть не могло, – ответил Дженкинс. – Но мы еще увидимся?

– Конечно. Я приду на пикник. Вебстерский пикник. До него осталось около недели.

– Верно, – произнес Дженкинс, думая о чем-то. – Через неделю. И тогда мы с тобой увидимся.

Он повернулся и медленно пошел вверх по склону.

Питер сел около мертвого волка ждать рассвета. Раз или два его рука поднималась, чтобы вытереть щеки.

Они сидели полукругом лицом к Дженкинсу и внимательно слушали его.

– Теперь сосредоточьтесь, – говорил Дженкинс. – Это очень важно. Сосредоточьтесь, думайте, думайте как следует и представьте себе вещи, которые принесли с собой: корзины с едой, луки и стрелы и все остальное.

– Это новая игра, Дженкинс? – прыснула одна из девочек.

– Да, – сказал Дженкинс, – что-то вроде игры. Вот именно, новая игра. Увлекательная игра. Захватывающая.

– Дженкинс всегда к пикнику Вебстеров придумывает какую-нибудь новую игру, – заметил кто-то.

– А теперь, – продолжал Дженкинс, – внимание. Смотрите на меня и постарайтесь угадать, что я задумал…

– Это игра в угадайку! – взвизгнула смешливая девочка. – Угадайка – моя любимая игра!

Дженкинс растянул рот в улыбке:

– Ты права. Совершенно верно: это игра в угадайку. А теперь все сосредоточьтесь и смотрите на меня…