Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Сперва Уэбб пытался охотиться, чтобы раздобыть себе пишу, но странное дело: в то время как пустыня кишмя кишела хищными тварями, подстерегающими других, нехищных, зона вокруг города оставалась практически безжизненной, словно некто очертил ее магическим меловым кругом. На второй день охоты Уэбб подстрелил зверушку, которая на Земле могла бы сойти за мышь. Он развел костер и зажарил свою добычу, а позже разыскал высушенную солнцем шкурку и без конца жевал и высасывал ее в надежде, что в ней сохранилась хотя бы капля питательности. Но кроме этой зверушки, он не убил никого – убивать было некого.

И пришел день, когда он понял, что семеро не вернутся, что они и не собирались возвращаться, бросили его точно так же, как до них его бросили люди. Он понял, что его оставили в дураках, и не один раз – дважды.

Уж если он тронулся в путь, то и должен был идти на восток, только на восток. Не следовало поворачивать вслед за Седьмым, чтобы присоединиться к шестерым, поджидающим Седьмого в ущелье.

«А может, я и добрался бы до поселений, – говорил он себе теперь. – Вот взял бы и добрался. Разве это исключено, что добрался бы?..»

На восток! На восток, в сторону поселений!

Вся история человечества – погоня за невозможным, и притом нередко успешная. Тут нет никакой логики: если бы человек неизменно слушался логики, то до сих пор жил бы в пещерах и не оторвался бы от Земли.

«Пробуй!» – сказал себе Уэбб, впрочем, не вполне понимая, что говорит.

Он опять спустился с холма и побрел по пустыне, двигаясь на восток. Здесь, на холме, надежды не оставалось; там, на востоке, теплилась надежда.

Пройдя примерно милю от подножия холма, он упал. Потом протащился, падая и поднимаясь, еще милю. Потом прополз сто ярдов. Именно тогда его и отыскали семеро «древних».

– Дайте мне есть! – крикнул он им и почувствовал, что хотел крикнуть в полный голос, а не издал ни звука. – Есть! Пить!..

– Мы позаботимся, – отвечали семеро и, приподняв Уэбба за плечи, заставили сесть.

– Жизнь, – обратился к нему Седьмой, – обтянута множеством оболочек. Словно набор полых кубиков, точно вмещающихся один в другом. Внешняя оболочка прожита, но сбрось ее – и там внутри окажется новая жизнь…

– Ложь! – воскликнул Уэбб. – Ты не умеешь так связно говорить. Ты не умеешь так стройно мыслить. Тут какая-то ложь…

– Внутри каждого человека скрыт другой, – продолжал Седьмой. – Много других…

– Ты про подсознание? – догадался Уэбб, но, задав свой вопрос в уме, мгновенно понял, что губами не произнес ни слова, ни звука. И еще понял наконец, что Седьмой тоже не произносил ни звука – потому только и возникали слова, каких не могло быть в жаргоне пустыни: они отражали мысли и знания, совершенно чуждые боязливым существам, прячущимся в самой дальней марсианской глуши.

– Сбрось с себя старую жизнь и вступишь в новую, прекрасную жизнь, – заявил Седьмой, – только надо знать как. Есть строго определенные приемы, определенные приготовления. Нельзя браться за дело, не ведая ни того ни другого, – только все испортишь.

– Приготовления? – переспросил Уэбб. – Какие приготовления? Я никогда и не слышал об этом…

– Ты уже подготовлен, – заявил Седьмой. – Раньше не был, а теперь подготовлен.

– Я много думал, – отозвался Уэбб.

– Ты много думал, – подхватил Седьмой, – и нашел частичный ответ, Сытый, самодовольный, самонадеянный землянин ответа не нашел бы. Ты познал себя.

– Но я и приемов не знаю, – возразил Уэбб.

– Мы знаем приемы, – заявил Седьмой. – Мы позаботимся.

Вершина холма, где лежал мертвый город, вдруг замерцала, и над ней вознесся мираж. Из могильников, полных запустения, поднялись городские башни и шпили, пилоны и висячие мосты, сияющие всеми оттенками радуги; из песка возникли роскошные сады, цветочные клумбы и тенистые аллеи, и над всем этим великолепием заструилась музыка, летящая с изящных колоколен.