Днем и ночью хорошая погода [сборник] - Саган Франсуаза (2012)

Зельда: Надо же какая смешная история! Какой-то Жан Жак Дюбуа, какая-то Анн Мари — и целых три года сумасшедшего дома из-за этой парочки. Особенно из-за него. Он был очень занудным?

Этьен: До безумия. О, прости…

Они смеются вместе.

Зельда: Но как же так? Почему я ничего этого не помню? Что мне дали в тот момент? Что со мной делали все эти три года? Я помню всю свою жизнь, понимаешь, Этьен? Все вплоть до той весны. Помню, что Дюбуа всегда нагонял на меня скуку. Что же случилось?

Этьен (презрительно): Любовь, моя милая.

Зельда (задетая его тоном, смотрит на него): Любовь сильнее скуки? Невероятно. И правда, похоже на сумасшествие… (Тут Зельда понимает, что будет мстить. Она зажигает сигарету и начинает расхаживать по комнате, время от времени быстро поглядывая на Этьена.) А ты?

Этьен: Я играл свою роль, дорогая: был вежлив, терпелив, утешал Анн Мари, успокаивал Дорис, присматривал за тобой, вернее, пытался.

Зельда: Ты несчастлив?

Этьен: Я? Нет, уже давно нет.

Пауза. Зельда подходит к нему, берет его за подбородок, смотрит на него.

Зельда: Так ты был несчастлив? Но мы этого не предусмотрели — возможности такого непредвиденного несчастья…

Этьен (спохватившись): Ну, несчастлив — это не совсем то. Страдала главным образом гордость. Ты не особенно стремилась соблюдать приличия, жила, как говорится, на полную катушку. Впрочем, в нашем браке это было моим делом, моей заботой — соблюдать приличия. Я убирал за тобой, чистил, исправлял все вместо тебя, стирал повсюду твои отпечатки, прятал твои руки под золотыми перчатками, которые ты унаследовала от деда.

Зельда: Мне следует в чем-то извиниться?

Этьен: Нет! Мы поженились из-за денег, это был брак по расчету. Нам обоим заплатили: ты получила гарантию безопасности, я — необходимый мне образ жизни. Я был богатым молодым человеком, богатым, но разорившимся. Бедность пугала меня, была неприятна мне больше, чем бесчестье или опасность оказаться в смешном положении. Поэтому твой дед меня и выбрал, ему так было спокойнее. Ты же считала это недостойным. Ты говорила, что спесь богача сочетается у меня с униженностью бедняка. Ты говорила так с первых дней нашего знакомства, и если бы твой дед не умер, как в мелодраме, умоляя тебя перед смертью выйти за меня замуж, ты никогда бы этого не сделала.

Зельда: Знаю, знаю, я помню. Помню даже, как дедушка говорил о чести имени. О чести имени завода… Только подумай! Все это понятно, а вот после…

Пауза.

Этьен: После? Как все было после? То есть после пожара, после дороги, Брабана?

Зельда: После… Летом — после, и в другие времена года — после… О, тут тоже все перепуталось. Что-то видится очень четко — из-за швейцарского солнца и электрического света — и в то же время мутно, смазанно — из-за лекарств, наверное. Руки, лицо, походка — все у меня застыло, ничто не шевельнется, не дрогнет ни в комнате, ни в коридорах, ни в общей гостиной, огромной гостиной на первом этаже, обставленной в стиле ридженси и выходящей окнами на озеро Леман. Ты не представляешь себе, Этьен, какие разговоры велись в этой гостиной по вечерам. Сплошные любезности, изысканные и бессвязные, — разговоры местных сумасшедших. Как во сне. Каждый день, как сон, разбитый на части каплями, таблетками, уколами; все — в определенное время, швейцарское время. Тысяча восемьсот двадцать пять белых пилюль, тысяча восемьсот двадцать пять голубых, которые иногда, конечно, перемежались розовыми или зелеными. Тысяча восемьсот двадцать пять уколов и тысяча восемьсот двадцать пять порций капель, падающих из одной и той же капельницы в небьющуюся стопочку с незамутненной водой. А потом… (Пауза. Затем Зельда продолжает радостным, ликующим тоном.) А потом — чудо. Все эти убийственные элементы в сумме дали одну выздоровевшую — меня, Зельду, которая сейчас чинно и благородно говорит со своим мужем о своем же прошедшем сумасшествии. Нет, что ни говори, а швейцарцы все же молодцы!