Сильмариллион (перевод Надежды Эстель) - Дж. Р. Р. Толкин (1977)

Горька была доля Хурина, ибо все, что узнавал Моргот о своих лиходейских свершениях, становилось известным и Хурину; только ложь мешалась с правдой, а все доброе скрывалось либо искажалось. Любыми путями Моргот старался очернить то, что свершили Тингол и Мелиан, ибо ненавидел их и боялся. Потому когда он решил, что время пришло, то освободил Хурина из оков, дозволив ему идти куда пожелает; Моргот утверждал, что им движет жалость к поверженному врагу, но лгал, ибо целью его было заставить Хурина ненавидеть людей и эльфов еще сильнее. Хотя Хурин не доверял словам Моргота, зная доподлинно, что тот не ведает жалости, он принял свободу и ушел в горе, усугубленном речами Черного Властелина: как раз исполнился год со дня смерти его сына Турина. Двадцать восемь лет был Хурин пленником в Ангбанде, и вид его стал суров и мрачен. У него были длинные седые волосы и борода, но держался он прямо, лишь опирался на черный посох – и был опоясан мечом. Так пришел он в Хитлум, и услыхали вожаки смуглолицых предателей, что через пески Анфауглита прошел конный отряд черных солдат из Ангбанда и что с ними шел старик, окруженный большим почетом. Посему смуглолицые не схватили Хурина, но позволили ему беспрепятственно бродить в тех краях, и поступили мудро, ибо уцелевшие соплеменники Хурина избегали его, сочтя, что он пришел из Ангбанда другом и союзником Моргота.

Так освобождение наполнило сердце Хурина еще большей горечью. Он покинул Хитлум и поднялся в горы. Там узрел он вдалеке, меж туч, вершины Криссаэгрима и вспомнил Тургона, и возжелал вернуться в потаенное королевство Гондолин. И вот спустился он с Эред-Ветрин, не ведая, что за каждым его шагом следят Морготовы твари; переправясь бродом Бритиах, что на Сирионе, пришел он в Димбар и очутился у мрачного подножия Эккориата. Весь этот край был холоден и пуст; и безнадежно озирался Хурин, стоя у огромного каменного водопада, под отвесной скальной стеной; не знал он, что только это и осталось от древней Дороги Спасения: Иссохшая Река была перекрыта, а сводчатые врата обрушены. Тогда Хурин взглянул в серое небо, надеясь, что снова, как некогда в юности, узрит там орлов, но увидал лишь тени, гонимые ветром с востока, и тучи, клубящиеся вокруг недоступных пиков; и услыхал лишь свист и шипение ветра среди камней.

Однако великие орлы были сейчас настороже и отлично разглядели далеко внизу Хурина, затерявшегося в сумеречной дымке; и сам Торондор немедля отнес эту весть Тургону, ибо счел ее важной. Тургон же молвил:

– Неужто Моргот спит? Вы обознались.

– О нет, – возразил Торондор. – Если б Орлы Манвэ могли так ошибаться, давно бы уже, о король, тайна твоя была бы раскрыта.

– Значит, речи твои сулят лихо, – отвечал Тургон, – ибо это может означать лишь одно. Даже Хурин Талион склонился пред волей Моргота. Сердце мое закрыто.

Торондор удалился, а Тургон долго сидел задумавшись, и смутился он, припомнив деяния Хурина из Дор-Ломина; сердце его открылось, и он послал к орлам с просьбой сыскать Хурина и, буде возможно, принести его в Гондолин. Но было поздно, и никогда больше не увидели они его, при свете ли дня, во тьме ли.

Ибо Хурин стоял в отчаянье пред безмолвными скалами Эккориата, и заходящее солнце, пробившись сквозь тучи, окрасило алым его седые волосы. Тогда он громко закричал, не боясь, что его услышат, и проклял безжалостный край; и вот, встав на краю пропасти, воззвал он громко, глядя туда, где был Гондолин: «Тургон, о Тургон, припомни Топи Серех! О Тургон, неужто не слышишь ты меня в потаенных своих чертогах?» Но ни звука не раздалось в ответ, лишь ветер свистел в иссохших травах. «Вот так же свистел он тогда на рассвете в топях!» – молвил Хурин, и в этот миг солнце село за Теневым Хребтом, тьма объяла его, ветер стих, и безмолвны стали пустынные земли.