Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

– Какие? – слишком быстро спросил Фандорин, чувствуя, как мир Ян властно тянет его к себе.

– Первое все то же. Тебе будет помогать Маса.

– Нет! Он останется с т-тобой!

Японец с достоинством молвил:

– Я не пледмет мебери. – Когда он волновался, все еще иногда путал «л» и «р». – Я долго молчал. Теперь скажу. Знаете, кто виноват в том, что погибли эти бедные дети и эти несчастные женщины? Мы с вами.

– Это еще п-почему? – удивился Фандорин.

– Когда в августе мы искали плохих людей, забросавших гранатами городскую улицу, мы быстро вышли на след красного подполья. Но вы объявили: мы берем только тех, кто виноват в смерти прохожих. Мы поймали двух акунинов, дали им посопротивляться и потом со спокойным сердцем убили. А дальше идти вы не захотели. Вы сказали: в гражданской войне мы не участвуем. Теперь те же самые люди, которых мы тогда оставили в покое, – люди чекиста Заенко – устроили новый взрыв. Так кто в этом виноват, если не мы с вами? Вы знаете закон самурая: или исправь свою ошибку, или разрежь себе живот.

– Не надо про живот, – попросила Мона. – Эраст, ты не рассказывал, что вы тогда кого-то убили. Я думала, просто арестовали.

– Кое у кого слишком длинный язык, – буркнул Эраст Петрович, подумав, что японец, в сущности, прав. Взрыв наверняка устроили люди чекистского палача Заенко, которого можно было обезвредить еще в августе.

– А кое у кого слишком короткий ум! – огрызнулся Маса. – Или вы забыли, что настоящее расследование по одной линии не ведут? Вы займитесь источником утечки в штабах, а я зайду со стороны красного подполья. Так дело пойдет быстрее.

– А Мона будет сидеть в гостинице одна? Стыдись. Я считал тебя ответственным ч-человеком!

– Мона не будет сидеть в гостинице, – перебила жена. – Ты еще не выслушал мое второе условие. В этом оно и состоит. Я чувствую себя значительно лучше и нуждаюсь в свежем воздухе. Молчи! Это не обсуждается.

Зая и Шуша

Алексей открыл глаза, вскинулся.

Звонит телефон. На часах половина восьмого.

До глубокой ночи Романов был на рабочем месте, лишь перед рассветом вернулся к себе в «Швейцарию». Гостиница дрянь, «третьего класса», совершенно ничего швейцарского, зато с телефонным аппаратом в номере – на такой службе без круглосуточной связи нельзя.

Лавр.

– Беда, Леша. На двенадцатой версте диверсия. Взорван «Добрыня». Одевайся и дуй в Отдел.

– Я и не раздевался. Сейчас буду, – озадаченно ответил Романов.

Белый бронепоезд

«Добрыня» был лучшим бронепоездом во всей белой армии. Гай-Гаевский с наглостью цыгана-конокрада угнал эту махину у Кавказской армии барона Врангеля, рассчитывал перебросить под Орел, где красные перешли в контрнаступление. Если «Добрыня» не остановит их огнем своих 152-миллиметровых орудий, может перемениться вся ситуация на фронте.

Оказывается, на свете бывают и хорошие новости!

Полковник уже ждал перед входом в здание Особого отдела Добровольческой армии – так официально называлось армейское управление контрразведки. Раньше, при красных, здесь же располагалась ЧК, где товарищ Заенко жег эксплуататоров раскаленным железом красного террора. Горожане прозвали страшное место «Черным Домом», потому что те, кто сюда попадал, живыми не возвращались.

Контрразведка заняла бывшее чекистское логово, потому что очень уж удобное помещение. Трехэтажный дом фасадом выходил на улицу, а двором, замкнутым высокой каменной стеной, нависал над оврагом, куда при Заенко скидывали расстрелянных. Единственное – Козловский велел перекрасить стены в белый цвет, чтобы забылось прежнее жуткое название. Князь говорил, что обыватели должны относиться к контрразведке как к своей защитнице, а не как к пугалу. «Мы – белые, нам надо быть в белых одеждах, – любил повторять он. – Только этим и победим».