Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

Про то, что душа – как вода. Ударит мороз – становится холодной и каменно твердой. Кажется, что это навсегда, что зима никогда не закончится. Но приходит весна, и камень тает, сочится капелью, растекается влагой, которая под лучами горячего солнца начинает нагреваться.

Юго-западная часть Харькова

Надя права, это ужасно. Потому что война, и на войне все силы нужно отдавать войне, иначе не победишь. До сего момента он так и жил, только потому и выжил. Хотя на самом деле ему было не столь важно – выживет, не выживет. Призраку умереть – невелика потеря. Но теперь захочется жить. Уже захотелось. Это значит, будешь бояться, не только за себя, но и за Надежду. Имя-то какое… опасное. Романов будто услышал его по-новому и поежился.

От сумбурных, тревожных мыслей Алексей не смотрел по сторонам и даже не запомнил, как миновал реку, железнодорожные пути (недалеко находился Южный вокзал), как поднялся по аллее к приземистой тумбе водонапорной башни.

От стены отделилась фигура. Пальцы в кармане сжали рукоятку револьвера, но Романов увидел по силуэту, что это женщина, что ее руки опущены и оружия в них нет.

Романтическая встреча с прекрасной незнакомкой, сказал себе Романов. Он больше не терзался возвышенными страданиями, включились профессиональные навыки: слух, ночное зрение, чутье.

Так, есть ли тут кто-нибудь еще?

Слева в кустах вроде никого, справа тоже. Вот в черной тени у правого края башни, кажется, какое-то шевеление.

– Это я, Алексей! – громко сказал он. – Вы от Терентия?

Женщина певуче ответила:

– Встала. Луки вот так.

Показала: развести руки в сторону.

Китаянка? Оригинально. Хотя да – у Заенко в ЧК, рассказывали, был какой-то китайский взвод, исполнявший приговоры.

Романов остановился. Поза – крест.

Женщина приблизилась. Правда китаянка. Лица толком не разглядеть, но глаза раскосые. Субтильная, ростом Алексею по грудь.

Очень ловко, впору опытному оперативнику, женщина обшарила Романова, причем вынула не только «наган» из кармана, но и «браунинг» из-под мышки (тот самый, о котором просила и которого не получила Надя).

– Ого, эротический массаж! – пошутил Алексей, когда легкая рука ощупала его снизу.

Обернувшись к башне, пигалица полупроговорила-полупропела:

– Зае, моя пловеляла.

Ага, «Зая» все-таки здесь, успокоился Романов. Настроение у него сразу улучшилось, хоть, конечно, вся эта оперетка его злила. Сын микадо Нанки-Пу и красавица Ям-Ям в городе Титпу.

Под башней чиркнула спичка, огонек стал из маленького побольше – кто-то там зажег керосиновый фонарь.

– Ну, давай сюда. Погляжу на тебя. Побалакаем, – донесся низкий, не шибко дружелюбный голос.

Алексей подошел.

На ступеньке горела шахтерская лампа, красновато освещая сидящего человека. Был он широкоплеч, длинные руки лениво покоились на коленях, повернутое к Романову небритое лицо колыхалось черными тенями.

Алексей опустился на корточки, чтобы быть с Заенко на одном уровне, разглядеть его получше.

Физиономия у начальника ГорЧК была прямо классика Ломброзо, тип «прирожденный убийца»: широкая приплюснутая голова, выпирающие скулы, обезьяньи надбровные дуги, зобастый подбородок, тяжелый взгляд. В общем, красавец.

Мелькнула мысль: у Революции, как у бога Януса, два лика. Один – чистый и мечтательный, как у Нади. Второй – как у Заенко. И поворачивается она то одним, то другим.

– Где ж вы по сю пору были, герои эрвээсовцы, что вас не видать и не слыхать? – язвительно спросил Заенко.

– Хорошо работаем, потому и не слыхать, – в тон ответил Романов. – Это от вас один треск, взрывалы безрукие.

Но показал зубы – и хватит. Не ругаться пришел. Поэтому дальше заговорил иначе, рассудительно: