Метро 2035 - Дмитрий Глуховский (2015)

Потом, пока ждали учителя – надзиратели остерегались теперь Гомера уродовать, и Артему тоже немного его неуязвимости досталось – они еще успели сказать друг другу кое-что.

– Это хорошо, что ты выходишь, дед. Хорошо, что писать будешь. Ты ведь, наверное, не только ему книгу напишешь, но и свою продолжишь, а?

– Не знаю.

– Продолжишь. Точно. Правильно, когда от людей что-то остается на этом свете. Все ты хорошо придумал.

– Брось.

– Нет, слушай… Тут сейчас все не расскажешь… Я просто про черных тебе хотел, самое главное. Ты что в своей книге про них писать думал?

– А что?

– Черные, дед… Это не то, что мы о них… Они не демоны, не угроза всему. Это было единственное наше спасение. И вот еще… Это я им открыл ворота в метро. Я мелким еще был. Все никак не мог забыть день один, из детства… И поэтому…

И поэтому, когда подначивал Виталика и Женьку, таких же, как он, мальчишек, поиграть в сталкеров и отправиться на заброшенный Ботанический сад, хотя детям строжайше запрещено было вступать в туннели, и когда он крутил запорный винт на гермоворотах, открывая дорогу наверх, и когда первым рванул через проваленные эскалаторные ступени – как бы это объяснить? – с матерью он хотел увидеться, с мамой из того дня с утками и мороженым; с ней на свидание шел, потому что очень соскучился. Остальных потащил за собой, просто потому что одному было страшно.

А черные… Черные его увидели не снаружи, а сразу внутри: одиночку, сироту, который потерялся в их мире. Увидели и – приручили? Нет, усыновили. А он думал, приручили; боялся, что они на цепь его посадят, что обучат свои команды выполнять, и что натравят на людей. Боялся, что они хотят быть его хозяевами. А им это не нужно было. Они пожалели его просто, и, жалеючи, сберегли. И так же, жалеючи, готовы были спасти всех людей под землей. Только люди были для этого уже слишком озверелые. Черным нужен был толмач, переводчик. Артем вот, подобранный ими, мог чувствовать их язык, научился бы перекладывать его на русский. Вот его назначение было: стать мостиком между новым человеком и человеком старым.

А Артем испугался. Испугался довериться, побоялся голоса в своей голове, снов, образов. Не верил им, не верил себе; и за задание – найти способ истребить черных – он взялся, только потому что боялся их в себя впускать, их слушать и их слушаться. Проще оказалось найти неизрасходованные в войну ракеты и всех до одного черных уничтожить. Выжечь оранжевым огнем место, где зародился новый разумный человек. Ботанический сад. То же самое место, где Артем четырехлетним гулял за ручку с мамой.

Перед тем, как разрешить ракетам старт, передать Мельнику координаты, у Артема была секунда. На эту секунду он черных все же впустил; и они – не чтобы спасти себя, а из жалости к нему, зная уже, что их казни Артем все равно не отменит – показали ему все же напоследок маму. Лицо ее улыбчивое. Сказали ему – ее голосом – что любят, и что прощают.

Он мог тогда еще все исправить. Остановить Мельника, отключить радио… Но опять побоялся.

А когда ракеты стали падать… Уже некому было Артема любить. И просить прощения было не у кого. И лицо мамино сгинуло навсегда. И Ботанический сад стал плавленым асфальтом и черным углем; квадратные километры угля и сажи. Некуда Артему больше возвращаться.

Он спустился с Останкинской башни, пришел домой, на ВДНХ – его встретили как героя, как избавителя. Как святого, который смог забороть чудовищного змея. А он продолжил бояться: не сойти с ума, так прослыть умалишенным. И никому, кроме Ани своей и кроме Мельника, не говорил, что там случилось на самом деле. Не говорил, что он, может, уничтожил для человечества последнюю возможность вернуть себе землю. Двум людям признался, и ни один ему не поверил.