Метро 2035 - Дмитрий Глуховский (2015)

Но слепота не бесплатно досталась. Когда при тебе лежачим людям головы ломают, а ты молчишь, несказанное копится, киснет и гниет. Пока шипами стегали, душевный гной вместе с болью и кровью выходил. А когда ранки стали подсыхать, коркой покрываться – Артем забродил изнутри.

Отбой дали, а он не мог уснуть: ворочался, расчесывал корочки, отрывал коросту… Коросту.

Коросту.

И от бессонницы, от духоты, от чрезмерной телесной близости с другими людьми, как во рву с трупами, плыл. Кто говорил ему про коросту? Кто хотел эту коросту с него смыть? А?

Голова его лежала на коленях какой-то женщины. Этот человек, видишь, какой коростой оброс? Давай, понежнее с ним, малыш… Было мутно, словно он через грязный полиэтилен все видел… Но нет – не сон. Правда. Его голова лежала на коленях… Девушки. Он смотрел ей в глаза снизу вверх, а она на него – сверху вниз, наклонившись. Груди маленькие снизу полумесяцами белыми кажутся. Она обнажена. И Артем обнажен. Он поворачивает голову, целует ее в мягкий втянутый живот… Багровые следы там… Как точки… Сигаретные ожоги… Старые. След ленивых пыток. Он целует ее в этот ожог. Там нежнее, там ранимей. Спасибо, Саша. Она… Она прикасается пальцами к его волосам, ведет руку – приглаживает их, а они – мягкие, но сразу же, как пальцы пройдут, распрямляются упрямо. Улыбка ее рассеянная. Все плывет. Закрой глаза. Знаешь, как я представляла себе мир наверху?..

На следующую смену Артем все оглядывался, когда у Гомера наконец наберется достаточно породы: не терпелось рассказать ему, поделиться, обрадовать – и оправдаться.

Но старик работал совсем медленно, будто никуда не спешил. Он стал тонкий, кожа повисла на нем; взгляд блуждал. Стену Гомер бил щадя, и куски от нее откалывались мелкие, а больше оставалось на ней порезов.

А потом он, так и не накопив породы, взял и сел на пол.

Прислонился спиной, вытянул ноги, закрыл глаза.

Артем заметил первым, раньше надзирателей; швырнул в Леху камень: отвлеки. Сам погрузил высохшего старика к себе, повез вроде как в туннель хоронить, а вывалил к спящим. Схватил потом плети за то, что шел с пустой тачкой – но не за старика.

Артем попросил у Бога пока старика не списывать. Много уже за последнюю неделю просил, как рассчитываться? Но еще раз отпустили – в долг. Гомер не стал умирать: проснулся по гудку вместе с чужой сменой.

Артем исхитрился с ним встретиться у корыта. Не терпелось сказать.

– Слышь, дед? Я вспомнил. Вспомнил, откуда у меня эти самолеты в голове!

– А? – старик был еще оглушен.

– В тот раз, на Цветном. Когда ты напоил меня. Мне кажется, я ее видел. У меня, знаешь, прямо перед глазами… Мерещится. Ты только… Не будешь злиться на меня?

– Ты ее видел?

– Видел. Там, на Цветном. Это она мне рассказала все. Ни при чем здесь твоя тетрадь. Честно.

– Она – на Цветном? Что… Как она…

– Девушка. С белыми волосами. Хрупенькая. Саша. Сашенька.

– Сейчас – не врешь? – голос у старика стал слабый; он хотел Артему поверить, старался.

– Не вру. Не издеваюсь, – твердо ответил Артем.

– Живая? Ты же… Ты же там ел эту дрянь… От нее всякое…

– Я видел ее. Я с ней говорил. Помню это. Вспомнил.

– Постой. Саша? Моя? В этом гадюшнике? В притоне? Она? Что она… Что она там делала? Ты ее видел – как? Она – что?

– Ничего, дед. С ней все… Все в порядке было. Неделю назад – была жива.

– Но как же она могла… Как же выбралась? Как она?

– Это от нее у меня. Картинки эти. Самолеты. Дождь. Она сказала: закрой глаза, представь…

– Но в борделе… Почему она в борделе?!

– Тише… Тише, дед. Тебе нельзя так… волноваться. Она – в борделе, мы с тобой – вот… Видишь, где. Бордель еще, может, не худшее место.

– Надо достать ее. Надо ее вытащить оттуда.

– Достанем, дедуль. Достанем обязательно. Нас вот с тобой достал бы только кто-нибудь. Ты сядь, сядь, чего вскочил?