Пусть сами послушают других. Землю пускай послушают.

* * *

– Артем! Тут люди пришли! Артем!

Артем схватил автомат, напялил маску, выковылял из буфера, ткнул стволом вихрящуюся на скрипучем ветре пыль.

У ворот за решеткой стояли трое.

Все трое руки тянули кверху: показывали, что не хотят драться. Противогазы – кустарные какие-то – у всех троих были сняты, спускались на лямках на грудь. Химзащита, тоже самодельная, не обвисла мешком, как армейская кондовая, а была подогнана ровно по фигуре. Двое молодых парней походили друг на друга, как братья. Третьим был могучий седобородый мужичина с длинными серыми волосами, собранными на затылке в пучок.

Парни переглядывались и улыбались.

– Все-таки есть! Есть, бать! Люди! Говорю тебе, что я слышал! – сказал один, довольно оглядываясь на старшего.

– Здравствуйте, – произнес тот спокойно, уверенно.

Артем ствол не опускал.

Смотрел на этих людей. Парни были румяные, подстриженные, обрезы самодельные положили на асфальт, руки у них были пустые; из-за решетки Артем мог сейчас одной очередью всех скосить.

Но пришлые этого будто вообще от него не ждали.

Молодые улыбались. Друг другу, Артему. Как кретины. Как нездешние. Их отец смотрел спокойно, ничего не боясь. Глаза у него были голубые, даже от возраста не выгоревшие. В левом ухе болталось серебряное кольцо.

– Кто такие? – прогундосил Артем в хобот.

– Это Москва уже? – спросил у него седобородый. – Мы в Москву идем.

– Это Балашиха. Вам что от нас надо?

– Ничего, – степенно ответил тот. – Мои пацаны вбили себе в голову, что в Москве остался кто-то живой. Что зовут, мол, на помощь. Вот – собрались, пришли.

– Откуда? Вы – откуда?

– Из Мурома.

– Мурома?

– Город есть такой. Между Владимиром и Нижним. Нижним Новгородом.

– Сколько километров? Отсюда?

– Триста километров. Приблизительно.

– Вы сюда триста километров шли? Пешком? Вы кто вообще?

– Я – Арсений, – произнес седобородый. – Это Игорь, это Михаил. Сыновья мои. Игорь – этот – уверяет меня, что поймал радиосигнал из Москвы. У нас-то считается, что вся Москва выжжена. Убедил брата. А вдвоем уже они – меня.

– Зачем?

– Как сказать… По радио, говорю же, на помощь звали. Искали, где еще люди выжили. А людей в беде бросать… Не по-христиански. Но вы, вижу, и без нас тут справляетесь. Чаю можно у вас? С дороги мы.

– Стойте, где стоите!

– Извините, – усмехнулся Арсений. – У вас тут режимный объект?

– У нас тут… – Артем оглянулся быстро на Леху; тот поднял руку – все под контролем. – У нас тут объект. На дороге машин не видели?

– Проехал пикап навстречу. Мы голосовали, но он пролетел на полной скорости.

– Голосовали?

– Рукой. Знаете? Чтобы он остановился. Хотели уточнить дорогу.

– Чтобы он остановился? – Артем выпустил смешок.

– Тут так не принято? Подвозить?

Артем помолчал, послушал сквозь ветряки: а не засада ли?

– Вы сюда шли триста километров, чтобы спасти каких-то незнакомых людей? Думаете, я поверю?

– Ладно. Можно и без чая. Пойдем-ка мы дальше, – определил Арсений.

– Не-не, па! Ну ты что? Куда?

– Игорь, – отвесил сыну Арсений. – Не спорь.

– Ну спроси хоть, что в Москве-то? Там-то есть реально кто живой? Или… Знаете, дядь, я радио балуюсь… И я вот правда ловил несколько раз. Такое: тут Москва. Ответьте, Петербург, там, Ростов. Это что было?

– Что это было, – повторил Артем.

Скользнул по ним взглядом. По их странной одеже, по задранным пустым рукам, по болтающимся противогазам: вместо иллюминаторов-окуляров – сплошное стекло. И увидел себя, отраженного. За решеткой. С резиновым лицом, с круглыми туманными глазами. Пьяного, раненого, наанальгиненного. Посмотрел сам себе в настороженное дуло.

Вспомнил черных почему-то. Тот день на наблюдательной площадке Останкинской башни. Почему вспомнил?