– Что греха таить? И мы с Наринэ… Фюрер и нам дал шанс, – Илья Степанович нежно дотронулся до руки супруги. – Разрешив смешанные браки. И не просто шанс. Квартира эта… Наринэ раньше жила на Павелецкой-радиальной. Земля и небо! Просто земля и небо!

– Бывал там, – неловко отвечая на его пылкий взгляд, пробубнил Артем. – Там гермозатвор сломан, да? С поверхности лезла дрянь всякая, помню. И… Больных много было… Из-за радиации.

– Никогда. Не было. У нас. Никаких. Больных, – жестко и неожиданно зло выговорила маленькая Наринэ. – Это вы глупость сказали.

Артем опешил. Заткнулся.

– Так что история меняется прямо на глазах! – звонко от радости высказал Илья Степанович, успокоительно поглаживая руку жене. – И вы чертовски правы, что решили именно сейчас писать! Я и сам, знаете… Ну, я ведь преподаю своим ученикам историю Рейха. От гитлеровской Германии и до наших дней. И самому мыслишка покоя не дает: а не взяться ли за учебник? Не написать ли про все наше метро? И вот – конкуренция! – он засмеялся. – Выпьем, коллега? За всех тех дураков, которые спрашивают, зачем нужно писать исторические учебники! За всех тех дураков, которые над нами издеваются! И чьи дети узнают о том, как все было, по нашим книгам!

Гомер моргнул, но выпить согласился.

А Артем поглядывал исподтишка за Наринэ. Та не ела; разговор не слушала. Руки ее обнимали, защищали большой круглый живот, в котором сидел смешанный из двух кровей мальчик.

– А что, правда, напишите, Илья Степанович! – воскликнул Дитмар, заразившись учительским энтузиазмом. – Хотите, я с начальством поговорю? У нас ведь и печатный станок есть! «Железный кулак» издаем армейский, почему бы и не книгу?

– Вы всерьез? – зарделся учитель.

– Конечно! Воспитание детей – важнейшая задача!

– Важнейшая!

– И тут ведь очень важно, как и что подать, так?

– Принципиально! Принципиально важно!

– Вот, к примеру, наше противостояние с красными. Их пропаганда, знаете, обвиняет нас во всех смертных грехах… Вы-то теперь сами могли убедиться, – Дитмар обернулся к Гомеру. – Но ведь немало людей, которые верят! Верят и боятся к нам даже нос показать!

– А представьте себе! – продолжил Илья Степанович. – Представьте только, что вы взялись бы писать о Рейхе, не побывав тут! И что бы вы рассказали о нас потомкам? Страшные байки! Ерунду какую-нибудь!

– А вы что расскажете? – не выдержал Гомер.

– Правду! Правду, разумеется!

– Но ведь у каждого своя правда, разве нет? – поинтересовался старик. – Даже у красных, наверное. Если столько людей верит…

– У красных пропаганда с успехом заменяет правду! – вмешался Дитмар. – Эта уравниловка… Говорю вам, у них уроды тайком захватили власть и промывают нормальным мозги! Натравливают, науськивают их на нас! Готовят к войне! Где тут правда?!

– Голодные, нищие люди! Думаете, сложно заставить их поверить во что угодно? Думаете, они будут хотя бы пытаться отличить истину от лжи, отделить зерна от плевел? – поддержал Илья Степанович. – Не могут же они признать, что тут, в Рейхе, создана социальная модель, равной которой нет во всем метро? Нет! Они будут вас стращать концлагерями и печами какими-нибудь!

Наринэ приложила ко рту ладошку, словно боясь, что какое-то слово вырвется непозволенное наружу, потом встала поспешно и вышла вон. Илья Степанович не заметил даже, а Артем заметил.

– А про уродов вы что в вашем учебнике станете писать? – спросил Гомер.

– А что про них писать?

– Ну… Если я правильно понимаю, они ведь теперь… Это с ними ведь теперь борется Рейх, верно? Вместо…

– С ними, – подтвердил Илья Степанович.

– А как? Как борется?

– Беспощадно! – подсказал Дитмар.

– А куда вы деваете их? Тех, кого находите?

– Какое это имеет значение? Ну, отправляют их на исправительные работы, – нахмурился учитель.

– То есть, уродство этими работами можно исправить? А рак?

– Что?!