Спасти СССР! - Валерий Большаков (2019)

Вторник, 1 октября 1974 года, день.

Первомайск, улица Ленина

После пятого урока мне надо было на секцию идти… В любой другой день, но только не сегодня! Маша не слишком докучала мне, но я то и дело ловил ее взгляд – в глазах подруги недоверие боролось с надеждой. Да я и сам торопил время – Светланка, бедная, замаялась уже!

Пинков себе (мысленных) я вчера надавал. Ведь можно было помочь Светке еще в мае, не заставляя девчонку мучиться целых четыре месяца! Мне просто страшно представить, что же с ней случилось в прошлой жизни, когда я уехал на чертов Дальний Восток. Правда, я искал Машу или Свету в «Одноклассниках», но так и не нашел. И что с ними со всеми сталось? Мать наверняка ухаживала за дочерью до самой смерти, и еще неясно, до чьей – Света слишком жизнелюбива, чтобы терпеть положение калеки годами. А Маше каково? Я же знаю, она никак не могла решить, что ей по жизни нравится больше – живопись или искусствоведение, а тут… Маша слишком привязана к сестре, чтобы заниматься своими художническими делами и не волноваться, не думать, как они там, мама со Светкой.

Божечки мои, как Светкина мама выражается, какое счастье, что мы не переехали! Правда, правда!

Иной бы и философию развел – вот, дескать, что есть страдания одной взятой девушки по сравнению с горем и несчастьями миллионов! Вот только честно и откровенно – плевать мне на эти миллионы. Я их знать не знаю, для меня народ, население, пипл – величина абстрактная. Мы испытываем жалость к определенному человеку или к людям, которых постигла беда. Помню, как сгорела «Зимняя вишня» и у какого-то мужика остались там жена и дети. Это было страшно и жалко до слез. Просто, когда примериваешь на себя чужое – конкретное – горе, оно становится понятным. А с Машей и Светой я дружен с первого класса, и это не обычное знакомство, мы не раз выручали друг друга. И меня пробрало всего, стоило только узнать, в какой кошмар превратилась Светкина жизнь. Полужизнь.

Прозвенел звонок, и ко мне неуверенно подошла Маша.

– Мы идем?

– Конечно, – ответил я, кидая в сумку учебник, тетради и прочую канцелярку. – А никто больше не в курсе, что со Светой?

– Ритка знает. Она часто приходит к нам, маме помогает, со Светкой уроки делает.

– Молодец! Обе молодцы!

Маша покачала головой.

– Светка сама уже не занимается, – издала она вздох. – Так только, чтобы Риту не обижать. Зачем, говорит? В институт мне не поступать, на работу не ходить…

– Это мы еще посмотрим, – проворчал я. – Пошли!

– Эй, я с вами! – Рита догнала нас и пристроилась справа от меня. – Машка что-то такое рассказала, но я не поняла. Ты что, в самом деле можешь…

– Вот что, товарищи девушки, – перебил ее я. – Давайте сразу договоримся: что могу, то и смогу. Я только прошу вас об этом не болтать. Это все очень, по-настоящему серьезно, меня же и привлечь могут по статье!

Не уверен, что все именно так и обстояло с преступлением и наказанием, но пугануть девчонок будет нелишне.

– А как ты… – начала Рита тянуть.

– Да один вьетнамец научил, сказал, что у меня есть способности, – изложил я свою легенду. – Ну да, кое-что получается. Но если об этом узнают, у меня могут быть крупные неприятности.

– Могут, – согласилась Сулима, – ты же не врач.

– Вот именно. А я не хочу портить жизнь ни себе, ни родителям.

Рита торжественно сомкнула губки, провела по ним пальцами, словно застегивая, повернула невидимый ключ и выбросила его прочь.

– Я обожаю секреты, – сладко улыбнулась она, – но умею их хранить. Честное комсомольское!

– Верю, – усмехнулся я.

На автобусе мы доехали до улицы Ленина, что уходила в противоположную сторону от Дзержинского, и вошли в подъезд старой пятиэтажки. На лестничной площадке упоительно пахло жареной картошкой, но я сурово задавил инстинкты. Потерпишь.

Жареную, ароматную, с поджаристой корочкой картошечку еще заслужить надо!