Запрет на вмешательство - Макс Глебов (2019)

К лагерю отряда капитана Щеглова мы вышли примерно через час. В стремлении уйти подальше от немцев они добрались почти до северо-западной границы лесного массива, но к опушке приближаться не стали и остановились метрах в трехстах от нее.

Место было выбрано неплохо. Вблизи этой оконечности леса не проходила ни одна дорога, а ближайший соседний перелесок, вытянувшийся длинным языком с севера на юг, находился всего в паре километров.

Сержант трижды негромко крикнул, подражая какой-то местной птице. На мой взгляд, получилось у него не очень, но цели своей он достиг – нас услышали и ответили, причем куда более профессионально, что и неудивительно, ведь капитан Щеглов командовал разведротой, а значит, свое дело его люди должны были знать неплохо.

– Все целы? – вместо приветствия задал вопрос Щеглов. Кровь с лица он уже смыл, но лоб под фуражкой белел свежей повязкой.

– Целы, товарищ капитан, – ответил Плужников. – Похоже, ефрейтор Нагулин отбил у немцев всякую охоту нас преследовать.

– Не думаю, что противника так просто испугать, – несколько смягчил я прозвучавший в этом заявлении оптимизм. – Если бы товарищ сержант и красноармеец Чежин не отвлекали на себя внимание противника, давая мне возможность спокойно стрелять, я не уверен, что мы вообще выбрались бы оттуда. Честно говоря, они рисковали куда больше меня.

Вокруг нас собрались все бойцы небольшого отряда, кроме лежачих раненых, и в их взглядах отчетливо читалось, что увидеть нас живыми они уже не рассчитывали.

– Благодарю за службу, бойцы, – произнес Щеглов. Фраза была уставная, но чувствовалось, что говорит капитан искренне.

– Служим Советскому Союзу, – негромко ответили мы, причем Плужников почему-то чуть не сбился на «служим трудовому народу», но вовремя исправился. Мне это показалось странным, ведь новый устав приняли в тридцать седьмом году. Четыре года уже прошло, можно было и привыкнуть. Давно, похоже, сержант на службе.

– У нас для тебя, Нагулин, сюрприз есть, – неожиданно улыбнулся капитан, – давай за мной.

Мы прошли в центр лагеря, и в свете направленного в землю фонаря я с удивлением увидел сидящего под деревом немца в летном комбинезоне. Руки унтер-офицера были связаны ремнем, и вид он имел весьма бледный.

– Мы наткнулись на него при отходе, – пояснил капитан, – висел на своем парашюте, зацепившись за крону дерева, и не подавал признаков жизни. Мы его сняли – думали документы забрать и карту, если есть, а он возьми и в себя приди. И как начало его выворачивать, я еле увернуться успел.

– Химии надышался, которой немцы патроны для противотанкового ружья снаряжают, – пояснил я. – Видимо, удачное попадание было, раз заряд сработал штатно. Вы его допрашивали, товарищ капитан?

– Как смог, – пожал плечами Щеглов, – с немецким у меня туговато. Что-то знаю, конечно, но этого явно недостаточно.

– Разрешите, я с ним предметно побеседую, товарищ капитан?

– Ну, давай, тем более что по большому счету это твой трофей, – усмехнулся Щеглов, – может, что полезное и расскажет.

– Имя, звание, номер части, – повернулся я к пленному члену экипажа «Юнкерса».

* * *

Майор Эрих фон Шлиман вынул из картонной папки листы с протоколом опроса командира одного из батальонов сто двадцать пятой пехотной дивизии, понесшего большие потери при попытке уничтожения крупной рейдовой группы русских. Потери казались действительно чрезмерными, но в итоговом документе полевой комиссии, расследовавшей этот инцидент, использовался именно термин «опрос», а не «допрос», а майор Тилль назывался «командиром батальона», а не «бывшим командиром», то есть по результатам расследования комиссия не нашла в его действиях ни преступления, ни некомпетентности, ни даже халатности.

– Герр оберст, как я понял, комиссия сочла, что майор Тилль столкнулся в этом лесу с чем-то настолько необычным, что это полностью оправдывает понесенные его батальоном потери?