Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Я не задержу вас, мадам Бонапарт, — сказал он, отказавшись сесть. — Я просил частной аудиенции, поскольку озабочен будущим переговоров. Генерал Бонапарт ведет себя по отношению к нам… грубо, если быть откровенным. Малейшая наша просьба приводит его в неистовство. Не сомневаюсь: вы знаете, что он уничтожил мой драгоценный чайный сервиз.

Накануне в припадке бешенства Бонапарт швырнул о землю сервиз, подаренный графу лично Екатериной II. Граф им очень гордился. При этом Бонапарт крикнул: «Я сокрушу вашу монархию, как этот фарфор!»

— Граф де Кобленц, прошу вас: верьте мне, — начала я. — Я была потрясена, узнав о…

Граф поднял руку.

— На кону нечто гораздо большее, чем чайный сервиз, мадам. Если генерал будет продолжать в том же духе, боюсь, Австрия вынуждена будет прекратить переговоры.

— Граф де Кобленц, — вырвалось у меня, — если австрийцы уедут, не заключив мирного договора, это будет означать возобновление войны.

— Моя просьба в этом и состоит: не обсудите ли вы это с генералом?

Убедить Бонапарта принять чужую точку зрения? Неужели это возможно?

— Мы будем ждать результата.

Граф де Кобленц поклонился, но я склонилась ниже, тогда он — еще ниже меня.

16 октября

— Вам не следует вмешиваться! — Бонапарт в ярости брызгал слюной.

— Я не вмешиваюсь!

Бонапарт, кипя от раздражения, рано вернулся из Удине. Переговоры были прерваны. Война, говорил он, возобновится в течение суток. — Как вы можете такое говорить?! Вчера вы приватно встречались с графом де Кобленцем. По-прежнему будете утверждать, что не вмешиваетесь?

— Вы шпионите за мной, Бонапарт?

— Во дворце полно соглядатаев. Следят за каждым из нас. Даже за самими шпионами.

Я повернулась лицом к мужу.

— Граф де Кобленц просил у меня совета. — Разумно ли было говорить прямо? Но ведь на карту поставлено столь многое… — Он считает, вы ведете себя слишком грубо, не будучи заинтересованы в мире.

Бонапарт засмеялся.

— Ему повезло остаться в живых, а он жалуется на мои манеры! До чего… аристократично. Кобленц держит себя так, как будто политические ходы — не более чем болтовня в салоне за послеполуденным чаепитием. Если я верну австрийцам Мантую, они в скором времени всю Италию приберут к рукам! И он хочет, чтобы я вежливо себя вел, когда мне предъявляют такое требование?

— Бонапарт… — Я взяла его за руку. Меня всегда удивляла мягкость его кожи, тонкость его костей. Заглянула ему в глаза. Как убедить такого человека? — Я хочу кое-что вам сказать.

— Разве я мешаю?

— Если бы вы повели себя с Кобленцем вежливо, он скорее уступил бы вашим желаниям.

Он недоверчиво посмотрел на меня:

— По-вашему, краеугольный камень в этом деле — моя неучтивость?

— Бонапарт, у вас такая очаровательная улыбка. Кто сможет вам отказать?

17 октября

Карета Бонапарта въехала во двор очень поздно, почти в полночь. Я видела, как муж выскочил из нее, за ним — Эжен и Луи. Я отворила окно.

— Мирный договор подписан![97] — крикнул Эжен, воздевая вверх факел. — Собирайся, мама, мы едем в Париж!

III

ПЕРЕКУПЩИЦА

ДОМАШНИЕ ЗАБОТЫ

16 декабря 1797 года, Франция

— Здесь говорят на понятном языке! — Лизетт кружилась, раскинув в стороны руки.

Ее радость была мне понятна. У гостиничной хозяйки в накрахмаленном белом чепце было знакомое лицо. Когда же мы встречались? Даже форейтор, казалось, садится на лошадь каким-то родным, близким сердцу манером.

— Смотрите! — Лизетт запрыгала по булыжной мостовой. — Небо французское, горы французские, воздух французский! Держу пари: тут и лошади говорят по-французски. — Старая кобыла повернула к Лизетт голову. — Вот видите?

17 декабря

— Но где вы научились заряжать пистолеты, мадам? — Лизетт подняла взгляд от шлейфа одного из моих нарядов, который чинила.