Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

Вчера была вторая годовщина нашей свадьбы. Мы собирались тихо провести вечер, но в четыре часа Бонапарт сообщил, что к ужину приедут адмирал Бруи и два адъютанта.

— Я думала, мы ужинаем одни, Бонапарт. У нас же годовщина…

— Вот как?

— Мы обсуждали это вчера.

— Вы хоть представляете себе, чем я буду занят через неделю? — взорвался он и выбежал из спальни.

Потом вернулся, раскаялся.

Он пил, что было не в его правилах.

— Хочу сделать вам ребенка, — сказал он, пытаясь справиться с пружиной, которая сдвигала кровати. Они сомкнулись с громким стуком, который, я знала, был слышен повсюду в доме. Этот звук заставлял слуг хихикать.

— Я уже отчаялась завести еще одного ребенка, — призналась я.

У меня недавно закончилось месячное недомогание.

— Бесплодие у женщин определяется в первые три года супружеской жизни. — Он сел и стал стаскивать сапоги. — Для женщин за двадцать пять этот интервал удлиняется.

— Вы это прочли? — Бонапарт считал, что всего можно достигнуть с помощью знания. И воли. Его воли.

Он положил руку мне на грудь:

— Матка и грудь связаны друг с другом. Чтобы возбудить матку, достаточно возбудить грудь.

— В таком случае я давно была бы беременна, — заметила я с улыбкой. Он потянул за ночное платье, заставив меня снять его через голову.

— Королева Анна Австрийская родила Людовика Четырнадцатого после двадцати двух лет бесплодия.

Двадцать один год верности — так я это понимала. Но вслух не сказала.

Без даты

Вот что говорится в книге мадам Кампан, в главе двадцать шестой «О бесплодии»: «Бесплодие есть отсутствие зачатия в женщине соответствующего возраста, которая должным образом переносит приближение мужчины».

Не знаю даже, что и думать. Я вполне «соответствующего возраста» и, конечно, «должным образом переношу» приближение мужчины. Не понимаю, отчего я до сих пор не забеременела. Кроме того, не знаю, почему у меня больше не бывает цветов, несмотря на горький чай из душистой руты, который Мими уговорила меня испробовать.[101]

13 марта

Я потрясена. Меня предали. Горько. Не могу поверить. Лизетт ушла. Ее слезы не смогли меня тронуть.

Вот что случилось.

После утреннего туалета я быстро перекусила в верхней гостиной. Лизетт, жалуясь на хандру, ушла в свою комнату в подвале. Бонапарт был в кабинете с Фовелем, Жюно и еще несколькими адъютантами. По крайней мере, я так думала.

Я допивала кофе, когда наверх пришел Бонапарт и спросил, где Жюно.

— Я думала, он с вами! — удивилась я.

— Я не видел его все утро… — Бонапарт был сбит с толку. — Может, он решил прокатиться верхом?

— Возможно, — сказала я и поднялась. Мне стало вдруг не по себе.

На крутой лестнице в подвал, которая вела к комнатам прислуги, было темно. На площадке, услышав мужской голос, я остановилась.

Спустившись ниже, я снова встала в нерешительности. Здесь было холоднее, чем в моих комнатах, в застоявшемся воздухе пахло горячим утюгом. Я могла просто открыть дверь в комнату Лизетт — разве не так бывает в пьесах? Но я постучала.

— Скажи ей, что я сейчас приду, — послышался раздраженный голос Лизетт. Дверь была тонкая, я все слышала вполне отчетливо.

Я снова постучала, на этот раз громче.

— Скажи ей, чтобы придержала лошадей! — потребовал мужской голос… голос Жюно!

— Я придержу твоих лошадей, — ответила Лизетт, хихикая, а затем добавила: — Эта женщина с ума меня сведет.

«Эта женщина»? Я повернула дверную ручку. Дверь с жалобным скрипом распахнулась — за ней на узкой кровати под высоким грязным окном лежал Жюно, а на нем верхом сидела Лизетт. Оба нагие. Они одновременно посмотрели на меня.

— Вас ищет Бонапарт, полковник Жюно, — сказала я, пятясь из комнаты и закрывая за собой дверь.