Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Посмотрю, что можно сделать, — согласилась я, загоняя в лузу два шара.

— Обещаешь, что не скажешь Гортензии или папе?

— Конечно, — взъерошила я сыну волосы. Мой мальчик!

27 октября

Мадам Дюшатель приступит к своим обязанностям сегодня вечером во время бала. Послала записку Эжену.

В тот же день, за полночь

Больно смотреть, как Эжен ухаживает за Адель Дюшатель; больно видеть его смущение, ибо она отказалась танцевать с ним контрданс.

Весь вечер Эжен с унылым видом простоял, ссутулившись и прислонясь к стене.

— Приходи завтра вечером ко мне в гостиную, — предложила я.

30 октября

Бонапарт каждый вечер допоздна задерживается в гостиной. Сегодня он предостерег мадам Дюшатель от зеленых оливок.

— Ни к чему вам расстройство желудка, — объяснил он, и фрейлина опустила глаза.

— Это было бы лишним, — добавила Каролина, обнимая Адель за плечи.

— Может быть, тогда вишню, выдержанную в бренди? — предложил Эжен, полный надежды…

Без даты

Бонапарт крайне любезен, это вызывает у меня подозрения.

3 ноября, Сен-Клу

Я все испортила! Сегодня вечером около семи Бонапарт исчез из гостиной. Вскоре после этого мадам Дюшатель, сидевшая за рамой для вышивания, тоже вышла. Я ждала ее возвращения: пять минут, десять, двадцать.

Наконец я не могла более этого выносить. Я позвала Клари к оконной нише и сказала: если обо мне спросят, говорите, что меня вызвал к себе император.

— А куда вы? — спросила она настороженно.

— Мне надо выяснить, не происходит ли тут кое-что. — Я выскользнула из комнаты, прежде чем она успела что-то возразить.

Я направилась в сторону кабинета Бонапарта, уговаривая себя на ходу, что он работает, как часто бывало по вечерам. Ну а мадам Дюшатель просто плохо себя почувствовала — и потому ушла…

«Но что сказать Бонапарту? — задумалась я, остановившись у двери кабинета. — Спрошу, не желает ли он сыграть со мной партию в шахматы. Нет, — он сразу поймет, что ради такого пустяка я не пошла бы темными холодными коридорами». В результате я решила сказать, что хочу поговорить с ним с глазу на глаз о своих опасениях, связанных с Гортензией, с ее здоровьем.

В проходной комнате перед кабинетом Бонапарта было темно. В свете луны виднелась спящая фигура часового. Вдоль стен этой комнаты стояли табуреты. Я тихонько постучала в дверь кабинета. Ответа не было. Часовой шевельнулся, но не проснулся. Может быть, кабинет заперт?

Я подняла железную щеколду, и дверь отворилась. В кабинете было пусто. По лестнице, начинавшейся за книжным шкафом, я поднялась в частные покои выше этажом. Эти комнаты по распоряжению Бонапарта недавно отремонтировали.

Уже наверху я услышала голоса Бонапарта и Адель Дюшатель.

Я поступила глупо: постучала в дверь. Зачем только? Что на меня нашло?

Послышалась возня, дверь приоткрылась: передо мной стоял Бонапарт без рубашки.

— Что вы здесь делаете? — спросил он. За ним, в тени, я видела испуганную молодую женщину.

Не сдержавшись, я вскричала:

— Это неправильно, Бонапарт!

В ярости он схватил табурет и со всей силы ударил им о камин. Женщина ахнула в испуге.

— Вон! — взревел мой муж. — Убирайтесь с глаз моих долой!

Я сбежала по лестнице, выронив оловянный подсвечник, который, стуча, скатился по каменным ступеням. Услышала, как Бонапарт захлопнул дверь и задвинул засов. Оказалась в полной темноте.

Дрожа, я поспешила обратно в салон. Если вокруг будут люди, опасаться нечего, говорила я себе. Честно говоря, в тот момент я сама была не своя. Прежде я никогда не видела Бонапарта в подобной ярости; это испугало меня — испугало и разозлило.

Четыре мои фрейлины все еще сидели за игровым столом у камина, Клари предпочла раму для вышивания. При моем появлении все они встали и поклонились.