Прошедшей ночью народ запрудил улицы. Утром детей из школ отправили по домам. Затем вечером, часов примерно в девять — как раз когда Фредерик, княгиня Амалия, Эми и я собирались вместе поужинать, — в церквях зазвонили колокола.

Фредерик хотел пойти посмотреть, что происходит. Мы пробовали его отговорить, но тщетно. Тогда Эми предложила ему свою саблю.

— Нет, с ней я буду выглядеть слишком аристократично, — сказал Фредерик, беря вместо сабли нож для разделки мяса.

Вернулся он почти в два часа ночи. По-прежнему звонили колокола. Фредерик слышал, что на рассвете у дворца будет демонстрация.

— Еще одна? — спросила я.

— Кто ее собирает? — спросила княгиня.

— Коммуна. — Щеки Фредерика порозовели — на улице перед домом, где квартировали солдаты, выставили бочонки с вином.

— С какими требованиями? — Я страшно боюсь Коммуны.[50]

— Арестовать короля.

Арестовать короля?

Я села. Я не могла понять. Как это вообще возможно? Ведь король и есть закон.

На рассвете снова зазвонили колокола. Я подошла к окну и раздвинула занавеси. По улице шла группа оборванцев, двое вооружены пиками. Один — в синей блузе марсельских портовых рабочих, — увидев меня в окне, закричал:

— Смерть аристократам!

Я спряталась за занавески, чтобы он меня не видел. Издалека послышался мушкетный выстрел, потом пушка выстрелила картечью.

Где-то началась стычка.

В тот же день, позже

Власть перешла Коммуне. Сотни убитых, сотни арестованных.

— Надо выбираться отсюда, — шепнула я Эми. — По крайней мере, увезти детей.

Но как выбираться? Кому можно довериться?

— Говорят, возле аллеи Инвалидов, рядом с бульваром, стена низкая. Может быть, там ее удастся перелезть.

— Лезть через стену? — Нам придется бежать в темноте по полям? Эжен и Люси, может, и смогут, но Гортензия…

Все-таки слишком опасно. Поэтому мы остаемся. Готовимся к худшему.

НАПРАСНЫЕ ХЛОПОТЫ

Понедельник, 13 августа 1792 года

Я стояла на балконе, когда во двор въехала карета, запряженная четверкой лошадей. Лакей помог выйти из нее пожилой женщине. Я не могла рассмотреть ее лица, оно было закрыто капюшоном.

Вскоре Агат принесла мне надушенную лавандой визитную карточку графини де Монморен.

— Что ей надо? — поражалась я, развязывая утренний чепец и берясь за парик.

Увидев меня, графиня протянула ко мне дрожащие руки.

— Умоляю, помогите! Граф де Монморен арестован Коммуной!

— Ваш муж?

— Его спутали с мсье Арманом де Монмореном, министром иностранных дел!

Неуклюжий, забывчивый граф Люс де Монморен, милый старик, — как можно было принять его за дипломата?

— В какой он тюрьме? — спросила я.

— Его держат в Аббатстве.

Оно расположено совсем недалеко от нас. Накануне мы с Эженом и Гортензией во время прогулки проходили мимо него. Все окна заколочены досками.

— Никто ничего не знает! Я в отчаянии — к кому мне обратиться?

Понедельник, 20 августа, половина четвертого пополудни

Гражданин Бото — высокий старик с детским лицом и самодовольным взглядом. Выглядит сытым. Мне показалось, что мы прежде встречались.

— Я когда-то продавал полоскания от зубного камня на Ореховой улице, — сказал он, слегка шепелявя.

Разумеется, «Вода Бото».

— Я воспользовалась вашим советом много лет назад, — сказала я.

— Помогло вам мое снадобье?

— Да, — солгала я.

— Его изобрел мой дядя, — с гордостью сказал он.

Бото с сочувствием выслушал мой рассказ о том, что графа Люса де Монморена по ошибке арестовали, перепутав с однофамильцем, но сказал, что в одиночку мало что сможет сделать, и предложил мне через четыре дня сходить на прием в доме депутата Поля Барраса. Там, по его словам, будут некоторые члены трибунала.

— Но я даже не представлена депутату Баррасу, — сказала я.