Еретик Жоффруа Валле - Константин Курбатов (1987)

— Я ошибся, — сказал Леон. — Луи Шарль Арман де Морон никакого отношения к рукописи, которую нашли у меня, не имеет. Клянусь вам.

— У кого же вы переписали ее?

— Я не помню.

— Но ведь де Морона вы вспомнили.

— Я назвал его имя случайно.

— Назовите другое имя, и мы будем считать, что де Морон действительно никакого отношения к рукописи не имеет.

— Я не помню, у кого взял рукопись.

— Если пожелаете спасти де Морона, — сказали ему, — можете, пока не поздно, назвать другое имя.

Его отнесли в камеру и бросили на соломенный тюфяк. Наступило блаженное время покоя и тишины. Ему принесли еду и питье, поставили у изголовья. И больше ни допросов, ни пыток. Тишина, безмолвие и одиночество. Лишь изредка простучат в коридоре по камню шаги, проскрежещет вдали дверь, лязгнет запор, раздастся приглушенный вскрик, да трогательно пискнет в углу мышонок.

Тело Леона начало оживать, руки обрели способность двигаться. А боль в теле не утихала. Всюду — в ногах, в руках, в бедрах, в голове. Однако сильнее всего снедала боль, засевшая в сердце. Той болью стал Луи Шарль Арман де Морон.

Они сошлись с Луи Шарлем благодаря Жоффруа, и даже подружились. Луи Шарль заказал Леону свой портрет. И Леон догадался, что здесь не обошлось без подсказки Жоффруа. Давний друг пытался помочь Леону выбраться из вечных денежных затруднений. Благородный де Морон протянул Леону руку помощи. А Леон предал де Морона.

— Господи, прости меня, — шептали губы Леона. — Луи Шарль, простите меня. Жоффруа, прости.

Сколько прошло времени? Он сбился со счета. Ночь сменялась днем, день — ночью. Тело постепенно набиралось сил. Леон начал медленно передвигаться по камере. Побродив, быстро уставал и проваливался в сон.

Однажды ночью он неожиданно почувствовал приближение самого главного в его жизни момента. Откуда оно возникло, то предчувствие? Оно крепло. Близился последний порог, за которым Леона ждала вечность.

Маленькое оконце, перекрещенное прутьями решетки, находилось под самым потолком камеры. Леон не спал всю ночь и смотрел на звезды. Что его ждало там, в тех звездах?

Едва небо за оконцем начало светлеть, раздался лязг отодвигаемого засова, заскрипели петли тяжелой двери и в камеру вошел кюре, сопровождаемый двумя монахами. У монахов горело в руках по большой зеленой свече.

— Я пришел, сын мой, — сказал кюре, целуя евангелие, которое держал у груди, — чтобы предложить вам исповедаться и покаяться. Искреннее покаяние очистит вашу душу и спасет ее.

Небо за оконцем, которое едва начало светлеть, от колеблющегося желтого пламени свечей вновь почернело. Темнота, пришедшая со светом свечей, показалась Леону зловещей. Покаяться? О, если бы все обстояло так просто! Предал, покаялся и снова стал прежним.

— Я оклеветал человека, — сказал Леон. — Благородного и честного человека, который доверился мне. Я сказал о нем неправду. Сказал от страха, в минуту слабости, не владея собой. Спасите его, отец. Помогите ему. Убедите их, что это не он.

— Я пришел спасти вас.

— Но ведь он ни в чем не виновен.

— Кто вам дал ту рукопись?

— Зачем вам его имя, отец?

— Чтобы снять с невинного человека подозрение, вы должны назвать имя подлинного виновника.

— Я не могу, отец, стать предателем дважды.

— Мне жаль вас, Леон Бурже. Искренность покаяния вы путаете с предательством. У вас еще есть время подумать. Но этого времени становится все меньше. Торопитесь.

Склонив голову, кюре отступил в угол камеры, тихо приказал сопровождавшим его монахам:

— Приступайте.