Смерть Ахиллеса - Борис Акунин (2000)

– И потом легкость, с которой Клонов совершает убийства, что-то уж больно мало похожа на государеву службу.

Обер-полицеймейстер поднял ладонь:

– Погодите-погодите, не увлекайтесь. Какие, собственно, убийства? Мы ведь так и не знаем, был ли Соболев убит или все-таки умер своей смертью. По результатам вскрытия получается – умер.

– Нет, убит, – отрезал Эраст Петрович. – Хоть и непонятно, как удалось скрыть следы. Если б мы тогда знали то, что знаем сейчас, мы, возможно, проинструктировали бы профессора Веллинга провести исследование более дотошно. Он ведь заранее был уверен, что смерть произошла вследствие естественных причин, а изначальная установка определяет очень многое. И потом, – коллежский асессор остановился напротив генерала, – ведь смертью Соболева не ограничилось. Клонов обрубил все возможные концы. Я уверен, что таинственная смерть Кнабе – его рук дело. Посудите сами, разве стали бы немцы убивать своего офицера генштаба, даже с очень большого перепугу? Так в цивилизованных странах не делается. На худой конец принудили бы застрелиться, но мясницким ножом в бок? Невероятно! Клонову же это было бы очень кстати – мы с вами полностью уверились, что дело раскрыто. Если бы не всплыл портфель с миллионом, мы бы поставили в расследовании точку. Крайне подозрительна также внезапная смерть кельнера из «Метрополя». Этот злосчастный Тимофей Спиридонович, видимо, провинился только тем, что помог Клонову найти исполнительницу, Ванду. Ах, Евгений Осипович, мне все теперь кажется подозрительным! – воскликнул Фандорин. – Даже смерть Миши Маленького. Даже самоубийство Хуртинского!

– Ну уж это слишком, – скривился обер-полицеймейстер. – Ведь предсмертная записка.

– Скажите, положа руку на сердце, стал бы Петр Парменович накладывать на себя руки, оказавшись перед угрозой разоблачения? Что, такой уж он был человек чести?

– Да вообще-то вряд ли. – Теперь уже Караченцев вскочил и зашагал вдоль стены. – Скорее попробовал бы сбежать. Судя по найденным у него в сейфе бумагам, покойник имел счет в цюрихском банке. Не удалось бы сбежать – молил бы о пощаде, совал взятки судьям. Я эту породу хорошо знаю, исключительной живучести людишки. Да Хуртинский скорей на каторгу пошел бы, чем в петлю лезть. Однако записка начертана его рукой, это несомненно…

– Более всего меня пугает то, что во всех случаях подозрение об убийстве либо не возникает вовсе, либо, как в случае с Кнабе или Мишей Маленьким, оно со всей определенностью ложится на кого-то другого – в первом случае на германских агентов, во втором на Фиску. Это знак высшего профессионализма. – Эраст Петрович прищурился. – Я одного в толк не возьму – как он мог оставить в живых Ванду… Кстати, Евгений Осипович, надо немедленно выслать за ней наряд и убрать ее из «Англии». Вдруг ей протелефонирует настоящий Клонов? Или, того хуже, вздумает исправить свою непонятную оплошность?

– Сверчинский! – крикнул генерал и вышел в приемную распорядиться.

Когда вернулся, коллежский асессор стоял у висевшей на стене карты города и водил по ней пальцем.

– Где это – Троицкое подворье? – спросил он.

– «Троицкое подворье» – это номера на Покровке, недалеко от церкви Святой Троицы. Вот здесь, – показал генерал. – Хохловский переулок. Там когда-то и в самом деле было монастырское подворье, а сейчас – полутрущобный лабиринт из пристроек, флигельков, бараков. Обычно номера называют просто «Троица».

Места неблагополучные, оттуда и до Хитровки рукой подать. Однако живет в «Троице» не совсем пропащая публика – актеришки, модистки, разорившиеся коммерсанты. Надолго там жильцы не задерживаются: либо выкарабкиваются обратно, в общество, либо проваливаются еще ниже, в хитрованские пучины.

Пространно отвечая на простой вопрос, обер-полицеймейстер думал о чем-то другом, и видно было, что решение дается ему с трудом. Когда генерал договорил, наступила пауза. Эраст Петрович понял, что разговор входит в главную фазу.