Полиция - Ю. Несбё (2013)

Ракель проводила ее до двери.

— Вы больше меня не увидите, — пообещала Силье, стоя на ступеньках крыльца.

— Удачи, Силье.

Ракель стояла в дверях, сложив руки на груди, и смотрела вслед девушке, бегущей по двору. Интересно, почему Харри ничего ей не сказал? Думал, что она ему не поверит? Что, несмотря ни на что, их снова накроет тень недоверия?

Позже пришла следующая мысль: а должна ли была появиться эта тень недоверия? Насколько хорошо они знают друг друга? Насколько хорошо один человек может знать другого?

Одетая в черное фигурка с пляшущим светлым хвостиком скрылась из виду задолго до того, как перестал слышаться звук соприкосновения ее кроссовок с гравием.

— Он выкопал ее, — сказал Бьёрн Хольм.

Руар Мидтстюэн сидел, склонив голову и почесывая затылок, на котором короткие волосинки дыбились, как щетина расчески. Наступила темнота, ночь бесшумно наползла на них, молча сидевших в свете фар автомобиля Мидтстюэна. Когда Мидтстюэн наконец заговорил, Бьёрну пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать его слова.

— Мое единородное. — Он кивнул. — Он просто сделал то, что должен был сделать.

Сначала Бьёрн подумал, что ослышался. Потом — что Мидтстюэн, наверное, неправильно выразился, он не это хотел сказать, что одно слово заменилось, выпало или оказалось не на том месте в предложении. И все же предложение было таким чистым и понятным, что звучало совершенно естественно. Палач полицейских просто сделал то, что должен был сделать.

— Принесу остальные цветы, — сказал Мидтстюэн, поднимаясь.

— Конечно, — ответил Бьёрн, разглядывая маленький букетик, лежащий у дороги.

Его собеседник скрылся за автомобилем. Слыша, как открывается багажник машины, Бьёрн думал о слове, которое употребил Мидтстюэн. «Мое единородное. Мое единственное дитя». Это напоминало о конфирмации и о словах Эуне, что убийца считает себя Богом. Мстящим Богом. Но Бог еще и жертвовал. Пожертвовал своего собственного сына. Распял его на кресте. Выставил на обозрение толпе. Толпа смотрела на него и представляла себе его страдания. Как сына, так и отца.

Бьёрн представил себе сидящую на стуле Фию Мидтстюэн. «Мой единородный». Двое. Или трое. Их было трое. Как же священник называл это?

Из багажника донесся звон, и Бьёрн подумал, что цветы, наверное, лежат под чем-то металлическим.

Троица. Вот как. Третьим был Святой Дух. Призрак. Демон. Тот, кого они никогда не видели, чей образ лишь время от времени проскальзывал в Библии и снова исчезал. Голова Фии Мидтстюэн была пристегнута к водопроводной трубе, чтобы она не упала, чтобы труп ее был выставлен на обозрение. Как распятие.

За спиной у Бьёрна Хольма послышались шаги.

Как принесенный в жертву, распятый своим собственным отцом. Потому что так было угодно истории. Как сказал Мидтстюэн?

«Он просто сделал то, что должен был сделать».

Харри разглядывал Меган Фокс, чьи прекрасные очертания телесного цвета подрагивали на экране. Она тоже не отводила от него взгляд. Улыбка не покидала ее губ. Тело звало. Он взял пульт и выключил телевизор. Меган Фокс исчезла, но осталась. Силуэт кинозвезды отпечатался на плазменном экране.

Ее нет, но она здесь.

Харри оглядел спальню Трульса Бернтсена, а потом подошел к шкафу, где, как ему было известно, Бернтсен хранил свои любимые игрушки. Теоретически там бы хватило места для одного человека. Харри не выпускал из рук «одессу». Он подкрался к шкафу, прижался к стене, открыл дверцу левой рукой и увидел, как внутри автоматически зажегся свет.

Больше ничего не произошло.

Харри заглянул внутрь и тут же отпрянул, но успел увидеть то, что хотел. Внутри никого не было. Тогда он подошел к двери.