Дорога гнева - Валерий Шмаев (2019)

Комиссару дивизии крайне необходимо было к Седьмому ноября взять прыщ на ровном месте – высотку, деревню или маленький городишко. Без разведки, потому что нет времени. Без артподготовки, потому что нет снарядов. Без авиаподдержки, потому что нет истребительного прикрытия у бомбёров и потому что просто не умеют иначе воевать, кроме как «За родину! За Сталина!». И брали, устилая поля перед деревушками ротами, батальонами, полками и дивизиями. И радостно рапортовали, надеясь получить ещё одну вот такую вот висюльку, и не думали, что после войны в колхозах элементарно не останется мужиков.

Можно под лозунгом «за Родину, за Сталина» убить дивизию. Это война. Для дела бывает просто необходимо, но угробить собственное подразделение из-за деревеньки или районного центра, прикрывшись именем вождя, – это преступление, которое останется безнаказанным.

Я ни слова не вру. Три с лишним миллиона погибших в немецких концлагерях только за первую военную зиму. А как они туда попали, Смирнов? Тебе напомнить, кто их в безумные атаки бросал и оставлял целые подразделения без прикрытия авиацией и артиллерией? Это было и под Ленинградом, и под Москвой, и под Киевом.

Очередной комиссар, надув щёки, будет рапортовать о победе, на передовой в длинные братские могилы будут укладывать уже обстрелянных мужиков, а из запасных полков пойдут на фронт необстрелянные и недокормленные юнцы, которые два раза стреляли из винтовки. Вот так у тебя было на фронте два года и так будет, если ты, Смирнов, промолчишь. Война будет ещё два года. Два кровавых года придётся немцев ломать через колено. Если периодически расстреливать таких командиров и комиссаров, остальные хотя бы начнут думать.

Ты знаешь, почему я своих людей за связью отправил? Мы же много групп отправляли. Если они дошли, то им просто не поверили и поставили к стене. И это людей, вырвавшихся из немецкого плена. Всем этим людям ничего не мешало остаться в любой деревне и просто год прожить в человеческих условиях, а их просто тупо взяли и кинули в штрафные батальоны. Вину искупать.

А какая их вина, Смирнов? Кто-нибудь из их командиров за катастрофу сорок первого ответил? Так что спрашивать с рядового или взводного? От них разве что-то зависело? Именно поэтому я сам в сорок первом году не пошёл за линию фронта, чтобы у стенки не оказаться. Кто бы меня тогда стал слушать? Своих бойцов я отправил только с одной целью. Я хочу помочь не стране, она сама справится, я людям помочь хочу. Вот этим вот Ванькам и Петькам, таким диверсантам, как люди майора, солдатам, которых тысячами под пулемёты кладут вот такие комиссары.

Погоны будут у всех в тылу. Вон посмотри, какие красивые погоны. Ты мне их припёр за линию фронта. Хоть бы подумал, зачем они мне здесь нужны? Хотя я же в тылу сижу. Мне полагается в первую очередь. Всех тыловиков в эти цацки нарядят, даже почтальонов и железнодорожников, а на фронте они только в сорок четвёртом году появятся, вместе с новыми уставами. Сколько людей страна потеряет из-за задержки в полгода? Кто посчитает? Кто ответит за задержку? Никто.

Посмотри, как живут интенданты. Что? Никто этого не видит? Видят и молчат. Почему? Потому что всем так удобно. Система. Бойцы, погибающие в окопах, – самые маленькие винтики этой системы, а интенданты и политработники – элита.

Скажи мне, «Серж», когда в сорок первом ты в Сарье резал со мной полицаев, ты о наградах думал? В Резекне? В Даугавпилсе? Нет. Тебя «Героем» наградили? Где твоя награда? Несущественно? Кто это решил?

Смирнов, почему ты ему награду не привёз, а мне привёз? Или его решили на Большой земле под нож пустить, раз в сорок первом не получилось? Ты здесь, а его начальничек там. Ты ему как помешаешь? Он генерал и за своё кресло будет бороться, а без «Сержа» в США всем остальным делать нечего. Если его там не будет, я за всех нас двадцати копеек не дам.