Сегодня – позавчера - Виталий Храмов (2016)

– Я за этим вернулся, – соврал Кадет, – Ротный приказал всем срочно отходить. Немец отходит.

– Тогда живее! Сейчас тут всё перепашут!

Закинул автомат на спину, разбил о пушку последнюю ампулу (так не достанься же ты никому!), подхватили раненого противотанкиста, побежали. Едва успели. Стена разрывов и жуткий грохот нагоняли нас. Упали в кучу в окоп, чьи-то руки подняли меня, оттащили.

– Раненый! Санитара! – закричал голос надо мной.

– Да не я! Он ранен! – крикнул я.

– А штанина тоже в его крови?

Пришлось идти в перевязочную. Кадет сопровождал.

Опять к «портным»

Сколько же крови! Сколько раненых! Медики уже с ног сбились, а раненых всё несли и несли. У стены школы громоздилась гора окровавленных «доспехов». Тут же, рядом, куча оружия – многие не выпускали его из рук до самых палаток с красными крестами. Раненые лежали везде. На носилках, на земле. Подошла машина, водитель выпрыгнул, открыл борта. А там – кровь, обрывки окровавленных бинтов, рыжие от крови тряпки, в которых угадывалось то, что раньше было обмундированием.

– Марина, готовь партию к отправке! – прокричала, выбегая из палатки женщина в когда-то давно, вчера, белом халате. Теперь он был ржавый от крови.

– Кадет, помоги погрузить раненых. Я против них – вообще здоров.

Кадет запрыгнул в кузов, ногой поспихивал весь мусор, стал принимать раненых и изувеченных, усаживая и укладывая их в кузов.

Я набил трубку, закурил. Женщина-врач понаблюдала за погрузкой, тяжело вздохнула, повернулась, наткнулась на мой взгляд. Вчера её карие глаза сияли, сейчас потухли. Устала.

– Не угостите? – спросила она меня.

– Махру? А может, трофейных?

Она махнула рукой, стала присаживаться.

– Постой! – я скинул с себя «доспех», положил его на землю. – Садись. Негоже на земле сидеть. Нелегко вам, гляжу, пришлось.

Она взяла пачку, достала сигарету, прикурила от трофейной зажигалки, протянула обратно.

– Оставь себе. Я этого добра ещё добуду, как заштопаете.

Она сняла марлевую маску, и теперь я её разглядывал.

Она была красива. Даже сейчас, с посеревшим от усталости и горя лицом, помутневшим взглядом, чёрными кругами под глазами.

– Что?

– Извини, Снегурочка. Вчера только глаза видел, любопытно.

– И что?

– Ты красивая.

– Как кобыла сивая. Когда ты меня видел? Вчера?

– Пулю мне из груди выковыривали, потом ночью опять штопали.

– А! Недостреленный. Сегодня таких много. Сил уже нет. Хотя если бы не эти «доспехи» – все бы там остались. Сколько жизней спас тот, кто его придумал. Узнала бы – расцеловала.

– Так расцелуй. Я его придумал и производство наладил.

– Врёшь!

– Очень надо! Для себя прежде всего делал. От двух пуль уже меня мой «доспех» спас. Сегодня ещё и в спину получил. Хорошо – из пистолета. Она не пробивает броню.

– Всё равно не верю.

– Твоё дело. Я тебя за язык не тянул.

– Ладно, спасибо за табачок. Что у тебя?

– В ноге что-то застряло. И грудь опять кровоточит.

– Жди, тобой займутся. Сейчас тяжелых оперирую.

– Подожди! Так как же тебя зовут, Снегурочка?

– Я сама прихожу, Медведь. Ладно, спасибо за подарки, – она легко встала, пошла.

– Не стоит благодарности. Тебе спасибо, красавица, за настроение.

Она фыркнула, скрылась в палатке. Я растянулся на земле, положив голову на «доспех», закрыл глаза.

– Кузьмин! – окликнул меня голос Степанова.

Я сел. Санёк висел на шее двух бойцов, одна нога была не в сапоге, а в красном снизу бинте.

– С тобой-то что? – спросил он меня. Бойцы опустили его рядом. Сами сели – оба тоже ранены. В руки, только в разные – один в плечо правой, другой – в кисть левой. Судя по повязке – по пальцам до десяти он не посчитает.

– Что-то в ноге засело, Саш. А ты?

– Пятку мне отстрелили, суки. Больно-то как! – он сморщился.