Вместо того, чтобы разыгрывать сцену вместе – в масках нет глазниц, и мы бы столкнулись друг с другом, – он заставляет нас встать в ряд лицом к нему. История о домовладельце, который приходит на рисовые поля и насилует женщину, чья семья не может платить за аренду. Богач стучит в воображаемую дверь, и ее открывает Подкидыш. Когда Богач нападает на меня, ему приходится изображать агрессию, а мне – страх Подкидыша. Мы в шести футах друг от друга, но ни один из нас не видит, что делает другой.

Внезапно я понимаю, что плачу под маской. Я не знаю почему – это так же быстро и необъяснимо, как кровотечение из носа. Для меня, актрисы, привыкшей включать и выключать слезы по желанию, отсутствие контроля над своими чувствами так же тревожно, как и сам плач.

Когда сцена заканчивается, я сажусь и снимаю маску. Я задыхаюсь. Пол подходит ко мне, опускается на корточки и смотрит в глаза:

– Вы в порядке, Клэр?

Я молча киваю.

– Иногда так бывает, – тихо говорит он. – Когда носишь маску слишком долго, то обнаруживаешь, что она прилипает к коже.

Пол говорит это так серьезно, что я снова киваю, не в силах сказать ему, что настоящая маска, настоящая сцена находятся где-то далеко от этой комнаты.

Когда наступает четверг, я понимаю, что не могу больше ждать. Я сажусь в метро и еду на 116-ю улицу. Я люблю эту часть Нью-Йорка – мир вдали от шума и суматохи Таймс-Сквер. Зеленые насаждения и классические здания напоминают мне Англию, не говоря уже о дюжине отличных фильмов от «Охотников за привидениями» до «Все еще Элис».

Вместе с другими студентами я поднимаюсь по ступенькам Лоу Лайбрари, затем поворачиваю направо, к Бьюэлл-Холлу. Оказавшись внутри, сканирую доску объявлений. Занятие «Профессор Патрик Дж. Фоглер: эстетика декаданса от де Сада до Бодлера» запланировано на полдень. Рядом записка от руки: «Сегодня занятие проведет доктор Анна Раман».

– Извините, – спрашиваю я женщину, которая выглядит так, будто работает здесь. – Вы не знаете, почему профессор Фоглер сегодня не преподает?

– Конечно, знаю, – отвечает женщина. – Он на конференции в Европе.

– О, спасибо.

Значит, Патрик уехал. Ничего страшного. Только вот почему, думаю я, детектив Дурбан и доктор Лэтэм этого не знали?

– Оплошность, – пренебрежительно замечает Кэтрин. – Мы бы его быстро выследили. Другой серьезный вопрос, Клэр: почему же ты пошла против моих четких инструкций не посещать лекции?

– Хорошо, что здесь хоть кто-то проявляет инициативу, – замечаю я.

– Мы должны тебе доверять…

– Говорите в точности как он, – прерываю я доктора Лэтэм. – Как ваш социопат. Доверие должно работать в обоих направлениях. Я должна быть уверена, что вы не облажаетесь.

Кэтрин хмурится, почувствовав мой тон.

– Клэр отчасти права, – отмечает Фрэнк. – В конце концов, мы просим ее проявлять инициативу в общении с Патриком.

– Однако здесь должно быть и главное действующее лицо, – холодно парирует Кэтрин. – И это лицо уж точно не Клэр. Кажется, она забыла, насколько опасны опрометчивые поступки.

«Или, возможно, она просто менее одержима, чем ты, – думаю я. – И к тому же не помешана на теме контроля».

Я начинаю задаваться вопросом: если Кэтрин могла ошибиться в чем-то таком простом, как расписание Патрика Фоглера, то в чем еще она могла быть не права?

30

Отсутствие Патрика – это возможность. Так решает Кэтрин.

– Пока Фоглер находится на расстоянии, можно заставить его раскрыть то, о чем он фантазирует.

– Зачем ему это делать?