Кровь на эполетах - Анатолий Дроздов (2021)

Денщик подал исходящий паром котелок. Я стянул перчатки и обхватил теплую медь голыми руками – так приятнее. Не замерз, нет, но тело все равно хочет тепла. Особенно, если ты ночевал в лесу и сейчас торчишь на морозе. Англичане говорят: нет плохой погоды, есть плохая одежда. На последнюю нам грех жаловаться: у каждого солдата и офицера овчинный полушубок (у меня – бурка), меховые шапки казацкого образца, толстые зимние панталоны из сукна и такие же портянки. У офицеров – вязаные шерстяные чулки. Есть и валенки, но пока обходимся без них – приторочены к седлам. Все новенькое, выданное интендантами. На лошадях – зимние попоны, хотя русские лошади морозов не боятся – косматые. Корми их вдоволь, не позволяй застояться – и не пропадут. А еще костры у нас горят – из сушняка, бездымные. Хотя дыма можно не опасаться – хвойный лес его рассеивает, а французам не до нас. Если и заметят – пройдут мимо, не обратив внимания. Может, какая-то их часть в лесу отдыхает, может, дезертиры. Последних полно. По пути сюда мы натолкнулись на одну группу. Первым делом мусью попытались сдаться в плен, а когда не вышло, стали клянчить еду. В ответ были посланы лесом, то есть получили указание, каким путем двигаться к русской армии. Повезет – выбредут, нет – я их сюда не звал.

– Сурово вы с ними, Платон Сергеевич, – заметил Синицин, когда дезертиры потянулись прочь. – Хоть бы по сухарю дать. Христианские души все же.

– Нет среди них христиан! – отрезал я. – Они отринули бога еще в свою революцию. Разрушали храмы, убивали священников, разоряли могилы, чтобы обобрать покойников. Ладно бы у себя, но они принесли голод и разорение на русскую землю. Сколько сожженных деревень и сел мы по пути встретили? А ведь там жили люди, которые французам ничего дурного не сделали. Это первый резон, Антип Потапович. И второй: у нас под началом две сотни человек. Им предстоит идти вражескими тылами не один день. Провианта немного, и никто снабжать им не собирается, поскольку интендантств в лесу нет. Может статься: последний сухарь будем делить. И вы хотите, чтобы я отдал его этим оборванцам?

– Извините, Платон Сергеевич! – смутился Синицын. – Просто жалко стало.

Мне тоже жалко, я ведь не фашист и не олигарх. Это для них люди – мусор. Когда видишь эти чумазые рожи, с побелевшими от мороза щеками и носами и понимаешь, что все они гарантированные покойники или добыча волков, на душе щемит. Но я задавил в душе это чувство – не к месту и не вовремя.

Как я оказался с егерями в лесу, и чего жду у дороги? Расскажу. Началось с того, что я все же измерил артериальное давление Кутузову. Как? Простым способом. Наутро после битвы у Малоярославца всплыло в памяти. После окончания медицинского колледжа меня направили по распределению в сельский ФАП[2] в помощь работавшему там фельдшеру. Было ему за 80, дедушка давно просил прислать смену. Поначалу он вводил меня в курс дел, учил и наставлял. Лекарем Иван Севостьянович был от бога, знал невероятно много, плюс громадный опыт, в том числе военный. 1941–1944 года Севостьянович провел в оккупации под немцами, где лечил партизан и мирное население.

– Ничего, считай, не было, – рассказывал мне, – ни инструментов, ни медикаментов. Ампутации ножовкой делал, мне на ней кузнец разве что зубья помельче высек. Обезболивающее – стакан самогона. И ведь выздоравливали!