Мало избранных - Алексей Иванов (2018)

Табберт выскочил с подворья Ремезовых в совершенном бешенстве, но по дороге домой неожиданно быстро успокоился. Злость сменилась досадой. Конечно, откуда Ремезам знать о достоинстве аристократа? Они коров пасут, они сено косят! В конце концов, они – русские, они – гунны! Нельзя распространять на них кодекс чести. Но что же они за болваны-то? Разве они не понимают, какими последствиями грозит рукоприкладство по отношению к дворянину, к офицеру? В армии за такое расстреливают! Будь он подлец, он, Филипп Юхан Табберт фон Страленберг, капитан Померанского полка королевы Ульрики Элеоноры, обрёк бы Ремезовых на кнут при губернской канцелярии!.. Конечно, он так не поступит. Он понимает необходимость снисхождения. Как и подобает человеку его ранга, он великодушен. Однако воистину: не совершай добра – не получишь зла! И теперь Симон Ремезов откажется от сотрудничества с ним, с Таббертом. А книга о России стала уже дорога душе, и забросить этот замысел Табберт не желал и не мог.

Несколько дней он раздумывал, как ему помириться с Ремезовыми, а потом отправился на Софийский двор. Прислужник Архиерейского дома посоветовал Табберту искать митрополита в соборе.

Народу в тот час в соборе оказалось немного. Сквозь окна били косые лучи света, высокий резной иконостас сиял золотом и огоньками лампад, пахло воском и ладаном. Филофей стоял в стороне, чтобы не мешать прихожанам, и о чём-то беседовал с Григорием Новицким, облачённым в подрясник. Новицкий держал в руках медный сосуд с лампадным маслом.

– Вы ко мне? – спросил Филофей, заметив Табберта.

– Так, господин митрополит, – кивнул Табберт.

– Обожди, Гриша, – попросил Филофей.

– Добрый день, господин Табберт, – сказал Новицкий и отошёл.

– И зачем же я понадобился протестанту? – улыбнулся Филофей.

– Моя просительность не касать религий, – Табберт вежливо улыбнулся в ответ. – Мне следует начать далеко. Господин митрополит, я хотеть писать книга о Россий для европейского читательства.

– Благое начинание.

– Да, так. Но мне нужен знатец… э… знаватель страна. Я хотел бесед с Симон Ремезов.

– Лучше него никто не пособит, – согласился Филофей.

– Но мы иметь ссора. Я просить вас идти где середина между меня и Симон для примирений.

– А в чём суть вашей распри, господин Табберт?

– О, увы, совершить ошибка только я! – Табберт на мгновение наклонил голову, обозначая признание своей вины. – Изволите знать?

– Думаю, надо. Говорите по-немецки, господин офицер, – и Филофей сам перешёл на немецкий. – Надеюсь, моих познаний хватит.

– Превосходно! – оживился Табберт.

Григорий Ильич не хотел подслушивать, но Табберт, сменив язык, уже не приглушал голоса, и Новицкий всё равно слышал его рассказ об Айкони, украденной книге Ремезова и пожаре в мастерской. Григорий Ильич застыл у канунного стола, утыканного горящими свечами. Слова Табберта словно бы разбили тонкий стеклянный пузырь, в который Григорий Ильич заключил свою любовь, и сейчас сердце Новицкого окатило внезапной болью: ничто в нём не умерло – ни тоска, ни горечь. Озноб иголками побежал по спине.

– Уверяю вас, господин митрополит, что у меня и в мыслях не было присваивать эту злополучную книгу Симона, – говорил Табберт. – Всему несчастье та девочка-дикарка, служанка. Она поступила в высшей степени глупо. Вместо того чтобы просто указать Симону на меня, она предпочла поджечь мастерскую, скрывая следы моего проступка!

«Потому что она любила тебя! – беззвучно и гневно крикнул Табберту Новицкий. – Потому что она не могла дозволить Ремезовым думать о тебе дурно! Тем огнём она тень с тебя сгоняла!»

– Да уж, господин Табберт, – вздохнул владыка. – Судьба порой состоит из сцепления нелепостей… Хорошо, будь по-вашему, я поговорю с Семёном Ульянычем. Он человек горячий, но воззовём к его разуму и милосердию.