Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Через неделю проснулась оттого, что в лицо било солнце. Погода снова исправилась. Было еще холодно, зато небо ясное, ярко-голубое. Солнце показалось мне немного тусклее и меньше, чем раньше, но наверняка просто показалось. Великолепный день, но что-то не так. На скалах белел первый снег, от этого становилось зябко. Лукс и Тигр уже стояли под дверью, я выпустила их на улицу. Потом выгнала Беллу и Бычка пастись. В воздухе пахло снегом, потеплело только к полудню. Лето прошло. Тем не менее я собиралась еще погодить с возвращением, хорошая погода и впрямь продержалась до двадцатого сентября. Глядеть по вечерам на звезды приходилось из окна: стало уже слишком холодно. Казалось, они отодвинулись, а свет их — холоднее, чем в летние ночи.

Я зажила по-прежнему, ходила с Луксом гулять, играла с Тигром и не думала о доме. Правда, чувствовала странное отрезвление. Однажды ночью, когда я начала уже зябнуть в постели, поняла, что тянуть долее опасно. С утра пораньше собрала в рюкзак самое необходимое, — затолкала Тигра в ненавистную коробку, выгнала из хлева Беллу с Бычком и отправилась в путь. Мы вышли в семь утра, а к одиннадцати добрались до охотничьего домика. Освободив перво-наперво из заточения жалобно мяукающего Тигра, я заперла его в доме. Белла и Бычок напились из колоды, потом я отправила их на прогалину попастись. Погода-то стояла по-прежнему хорошая, и тут было теплее, чем в горах. Когда я зашла в дом, Тигр уже устроился в шкафу, где явно чувствовал себя в безопасности. Лукс радовался. Он понял, что мы вернулись домой, и ходил за мной по пятам, возбужденно взлаивая. До самого вечера я хлопотала по дому, и только загнав Беллу и Бычка в их старый хлев и подоив, собралась поесть. В печи пылали настоящие, сыплющие искрами буковые поленья, пахло свежестью и влажным деревом. Лукс залез под печку, я устало забралась в постель. Вытянулась, задула свечу и тут же уснула.

Кто-то холодный и влажный ткнулся мне в лицо и разбудил тихим радостным мяуканьем. Я зажгла свет, потом подхватила на руки маленькое влажное от росы тельце и прижала его к себе. Кошка и впрямь вернулась домой. Красноречиво мяукая, мурлыча и урча, она поведала мне об одинокой жизни долгим летом. Встав, я налила в плошку теплого молока, и она с жадностью на него набросилась. Она отощала и выглядела неухоженной, но вполне здоровой. Подошел Лукс, они поздоровались чуть ли не нежно. Наверное, я все время была несправедлива к Кошке, считая ее холодной и заносчивой. С другой стороны, теплая печка, вкусное молоко и надежное местечко в постели стоят некоторого проявления чувств. Как бы то ни было, чудесно, что все мы снова вместе; лежа в постели и чувствуя в ногах маленькое знакомое существо, я очень обрадовалась, что снова дома. В лугах мне было очень хорошо, лучше, чем могло бы быть здесь, но здесь я — дома. О лете вспоминала чуть ли не с раздражением и радовалась, что вернулась к привычной жизни.

Потом несколько дней у меня почти не было времени для животных. Каждое утро мы с Луксом поднимались в горы, я притаскивала домой огромные рюкзаки, набитые всякой всячиной. Это было легче, чем в мае: дорога шла теперь под гору. Только маслобойка опять набила мне спину до синяков. Обернувшись, прежде чем войти в лес, я бросила последний взгляд на луга под высоким бледно-голубым небом, на траву, которую ерошил ветер. Неохватные просторы и тишина больше не были моими. Я знала, что это лето не повторится никогда. Тому не было разумных причин, но я знала наверняка. Сегодня мне представляется, я знала потому, что не хотела повторения. Усугубление странных летних настроений грозило мне и моим животным великой бедой.