Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Потом садилась на скамейку и ждала. Луга потихоньку засыпали, загорались звезды, затем вставал месяц, и луга тонули в его холодном свете. Этих-то минут я с тайным нетерпением и ждала весь день. В эти редкие часы я обретала способность мыслить четко и не строила каких бы то ни было иллюзий. Не искала больше ничего, что облегчило бы мне жизнь. Такого рода желания представлялись мне чуть ли не нахальством. Люди всегда играли в свои игры, и почти всегда это кончалось плохо. На что же жаловаться? Я была одной из них и не могла судить тех, кого хорошо понимала. О людях лучше не думать. Великий круговорот солнца, луны и звезд совершенен с виду, к тому же он — не дело человеческих рук. Правда, круговорот еще не завершен, возможно, он таит в себе зародыш несовершенства. Я — только внимательный и зачарованный зритель, но всей моей жизни не хватит, чтобы проследить и за кратчайшей из фаз круговорота. Большая часть моей жизни ушла на борьбу с повседневными человеческими заботами. Теперь же, когда я лишилась почти всего, могу вот мирно посиживать на скамье и глядеть на звезды, что танцуют на темном небосклоне. Я настолько далеко ушла от себя самой, насколько это вообще возможно для человеческого существа, но знала, что дальше так нельзя, если я собираюсь выжить. Уже тогда мне подчас приходило в голову, что позже я не смогу понять, что такое нашло на меня в горах. Я осознала: все, что бы я прежде ни думала и ни делала — или почти все, — просто худое подражание. За меня делали и думали другие. Мне следовало только подражать. Часы на скамейке перед хижиной были подлинной жизнью, я сама жила ею, но все же не полностью. Мысли почти всегда быстрее глаз, они искажают подлинную картину.

Просыпаясь, но до конца еще не пробудившись, я иногда различаю вещи прежде, чем могу их определить и узнать. Пугающее и грозное чувство. Лишь узнавание превращает кресло с моей одеждой в давно знакомый предмет. Ведь только что оно было чем-то несказанно чуждым и заставляло колотиться сердце. Я не очень часто предавалась подобным экспериментам, но в этом нет ничего удивительного. Ведь ничто другое не может меня развлечь и дать пищу уму: ни книги, ни беседа, ни музыка — ничего. Я с детства разучилась смотреть на вещи своими глазами и забыла, что некогда мир был юн, девственен, очень красив и страшен. Научиться этому заново нельзя, я ведь больше не ребенок и не могу чувствовать, как он, но одиночество помогло мне еще раз: не прибегая к помощи памяти или сознания, увидеть на миг сияющий ореол жизни. Похоже, что животные до самой смерти живут в мире ужаса и восторга. Бежать они не могут и вынуждены терпеть действительность до самого конца. Даже смерть их лишена утешения и надежды: настоящая смерть. Я же, как и все люди, постоянно спасалась бегством и погружалась в грезы наяву. Не видев смерти дочек, воображала, что они все еще живы. Но я же видела, как был убит Лукс, видела, как мозг Бычка вытек из расколотого черепа, видела, как Жемчужина приползла с переломанными косточками и истекла кровью, я чувствовала постоянно, как стынут в моих руках теплые сердца косуль.