Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

– Сумею. – Выстлав муслином поверхность сырного пресса, я выложила на муслин творог и отжала остатки сыворотки. Бетт только поглядывала на меня, но ничего не говорила, и некоторое время мы работали молча. Она протирала и переворачивала созревающие сыры, а я всем телом налегала на пресс, представляя себе, что это голова Гэбриела, которую я сейчас раздавлю в лепешку.

* * *

По краям лица у Энни как бы кольцо грязи; оно похоже на оставшийся после отлива след мусора на песке; зато в центре все относительно чисто – там мама успела протереть ее мордашку влажной тряпицей. Волосы у нее влажные, а щеки розовые после маминой попытки ее «умыть»; на груди подвеска-лисенок. Это она ради меня так постаралась. Словно я больше не член семьи, а какая-то гостья.

И все-таки она мне рада, целует-обнимает, сперва, правда, хорошенько порывшись в принесенном мной узелке и заполучив «шепчущую» раковину, которую Дэниел нашел и прислал ей. Она вертит раковину в руках, то и дело подносит ее к уху, и рот у нее сам собой открывается от удивления. Она еще похудела за те несколько недель, что я прожила не дома, и мне даже обнять ее страшно, я боюсь, что она сломается прямо у меня в руках. Нет, я должна приходить почаще! Чтобы подкормить Энни. Чтобы сохранить свое место в их жизни в качестве дочери и сестры. Чтобы держать на привязи того пса. И никакая я здесь не гостья! И никогда гостьей не буду!

Мама тоже выглядит похудевшей и измученной, хотя погода стоит теплая и наверняка можно найти какую-то пищу. У меня вызывают беспокойство странный блеск ее глаз и мимолетные пронзительные взгляды, которые она бросает на меня, а также ее зловещие перешептывания с Росопасом. Боюсь, их снова навещал магистрат Райт, но спросить об этом в присутствии Энни не решаюсь.

– Ты укрепляющее зелье варишь, да, мам? – спрашиваю я. Мы с Энни сидим за столом, и она, устроившись у меня на коленях, вовсю уписывает принесенную мной еду. От нее пахнет землей и свежим лесным воздухом. Я даже удивилась, когда вошла, до того наш дом показался мне тесным, жалким, полуразвалившимся. Еле стоит и так накренился, словно его вот-вот вырвет. Я уже успела привыкнуть к прочным и ровным стенам. – Сейчас ведь лето, наверное, много заказов на любовный напиток?

– Похоже, никому мой любовный напиток больше не нужен, – отвечает мама. – Пусть уж природа сама поступает, как хочет. Она ведь вроде тебя. – Она присаживается с нами рядом, но вскоре опять вскакивает, чтобы помешать кочергой догорающие дрова. – В деревне на наши снадобья теперь аппетита нет. Новый магистрат здорово людей запугал, вот они и боятся ко мне приходить. Ни один даже будущий урожай заговорить не попросил, а ведь в эту пору они всегда ко мне обращались.

Не вытерпев, я все-таки спрашиваю:

– А сюда Райт больше не приходил?

Мама качает головой:

– Ему торопиться некуда. Наверно, более веского повода ждет.

Господи, думаю я, только ты-то сама ему этого повода не давай! Не ходи в деревню, не пытайся свои снадобья продать! Не посылай Джона мстить плетельщику сетей! Я уже открыла рот, чтобы все это ей высказать, я готова сразиться с любыми ее горькими возражениями, но почему-то с языка у меня срывается всего лишь жалкое обещание: «Я вам побольше еды приносить постараюсь», ибо я не могу заставить себя бросить матери вызов. Ибо я и сама уже чувствую себя здесь гостьей. Почти чужой. Да еще и после моего неуместного опыта «целительства» и того допроса, который тогда учинил мне Гэбриел. Впрочем, он по-прежнему пристает ко мне с теми же вопросами, и я страшусь той тьмы, которую эти вопросы во мне пробуждают.

– Да нам ничего особенно и не нужно, – говорит мать, по-прежнему стоя ко мне спиной.

Зато Энни, набив полный рот и чуть не подавившись очередным куском, смотрит на нее, округлив от возмущения глаза, и кричит:

– Ну что ты, мамочка! Как это не нужно? Очень даже нужно! Сара, ты ведь не перестанешь приносить нам еду, да?