Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

Я лежу в постели, но сна нет как нет. Я уже промочила злыми горячими слезами не только подушку и полотняную простыню, но и толстый тюфяк, набитый соломой. Сегодня ночью мне страшно до колик в животе; мне кажется, что он, мой хозяин, разыщет Дэниела и отнимет его у меня. Отнимет у меня мечту о новой жизни, прогонит из этого дома. Я необычайно сильно чувствую сегодня его присутствие; это он заставляет меня шептать проклятия в адрес нового магистрата, исполненного ненависти к таким, как я; впрочем, мне и самой страстно хочется наслать на него проклятие, я с наслаждением представляю себе, как он будет в страхе пресмыкаться предо мной; но все же я до дрожи боюсь, что эта неведомая сила поглотит меня целиком. И сознаю, что должна гнать от себя ту тень, которую мельком вижу краешком глаза, вынуждена с нею сражаться.

Когда же я наконец засыпаю, мне снится Энни. Она стоит передо мной, странно белая и застывшая, и в ее густых волосах запутались ветки, а коленки, как всегда, грязные и исцарапанные. И она что-то говорит шепотом, и эти слова, вытекая из ее уст, словно наматываются на катушку, создавая некий кокон; они тонкие и серебристые, как осенняя паутинка; а потом они начинают опутывать меня, и в итоге я и сама превращаюсь в кокон и больше не могу ни двигаться, ни говорить, ни видеть, но знаю, что Энни больше нет, она ушла навсегда, ее больше никогда в моей жизни не будет, а все из-за того, что я стояла и смотрела, позволяя всему этому со мной случиться.

* * *

Очнувшись от этого кошмарного сна, я слышу, как внизу Дэниел громко убеждает отца, что мне необходим отдых, ибо я сражена горем из-за случившегося с Филлис. Мистер Тейлор меня любит, я хорошая доярка, так что он, проявив снисходительность, охотно позволяет мне отдохнуть днем пару часов.

Но прежде я должна помочь Бетт со стиркой и глажкой, и мы с ней тащим огромную корзину с бельем на берег реки. Сама эта работа мне, в общем, нравится, но сегодня я что-то совсем не хочу оказаться в компании деревенских женщин.

Щелок, в котором мы замачиваем белье, щиплет глаза, и я забредаю подальше в воду и вываливаю в реку белье, а потом по очереди расстилаю каждую вещь на камне и бью по ней вальком. Работа тяжелая, но приносящая удовлетворение. Сегодня Бетт, чувствуя мое настроение, не болтает, не шутит, не смеется, не брызгает в меня водой, как обычно; она притихла и украдкой поглядывает на детей, играющих на берегу, и выражение лица у нее примерно такое же, как у Энни, когда та смотрит на человека, который ест сладкий пирог. Но уши я себе заткнуть не могу, так что все равно слышу, как деревенские женщины судачат насчет Филлис: что, мол, они давно знали, какая она на самом деле дурная, просто она хорошо свое черное нутро скрывала, и ничего удивительного, что она так плохо кончила.

От злости я начинаю особенно сильно молотить по белью вальком и нечаянно обрызгиваю женщину, которая стоит ближе всех. На реке я ее вижу впервые, но помню, что она иногда приходила к маме за мазью, чтобы снять какое-то кожное воспаление. Я моментально от нее отворачиваюсь и тихо говорю:

– Извини, пожалуйста.

– Ничего. – Она пристально на меня смотрит. – А знаешь, по-моему… Мы с тобой никогда раньше не встречались?

Я наклоняюсь и начинаю тщательно изучать белье в поисках оставшихся пятен; сердце мое стучит как бешеное.

– Нет.

– Но я точно… Просто не могу вспомнить, где же это было. Но я точно тебя откуда-то знаю!

Бетт быстро встает между нами, отгораживая меня от этой женщины, и говорит:

– Ой, да просто у нее лицо такое! Вечно всем кажется, что они ее сто лет знают, а на самом деле только что впервые ее увидели. – Она ласково треплет меня по плечу, незаметно подталкивая к берегу: – Я ведь правду говорю, да?

Я пытаюсь весело рассмеяться:

– Да, точно.

– Видишь, как она смущается, а ведь совсем не виновата, – продолжает болтать Бетт. – Да, все хочу у тебя спросить: как там твой сынок? Все такой же хулиган?