Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

Я внимательно слежу за тем, какие ноги идут мимо меня по проходу, поскольку это единственная часть тела, которую ему изменить не под силу, так что я сразу замечу его копыта, если он все же ко мне приблизится. И он, наверное, все-таки не сможет завладеть мною прямо в церкви? Особенно сейчас, когда рукой подать до моей новой жизни с Дэниелом. И потом, если сейчас тайна моя будет раскрыта, это навлечет беду на всех, кого я люблю. Но я вижу только женские башмачки, выглядывающие из-под юбок, да мужские сапоги с заправленными в них узкими штанами. Никаких копыт. Ничего такого, что заставляет меня думать, что все вокруг обманчиво, не таково, каким кажется.

Наконец я решаюсь поднять глаза и вижу, как Сет занимает свое место на кафедре. Хоть мне и раньше доводилось видеть его в облачении священнослужителя, но именно сейчас он кажется каким-то особенно не похожим на того человека, которого я хорошо знаю. Он говорит о любви, о доверии, о необходимости сдерживать желание осудить ближнего, о покорности Господу, и я тщетно пытаюсь перехватить его взгляд. Мне хочется увидеть в его глазах хотя бы малейший проблеск надежды; хочется прочесть по его лицу, что у него припасены для нас хорошие новости. Но он на меня не смотрит, и слова тянутся из его уст так медленно и ровно, словно ему трудно их выговаривать, словно он заставляет себя это делать, и я догадываюсь, что после службы он непременно придет к моей матери.

Я пытаюсь присоединиться к молящимся и произношу слова молитв, которых никогда не слышала, пою вместе с ними псалмы, которых никогда не знала. Подражая другим, я опускаюсь на колени, встаю и снова сажусь, а после окончания службы вместе со всеми выхожу из церкви под ослепительно яркие лучи солнца.

Я все еще надеюсь перехватить Сета и медлю, остановившись у церковного крыльца, но Бетт хватает меня за руку и тащит в тихий уголок кладбищенского двора таким решительным шагом, что я даже спотыкаюсь.

– Как хорошо, что ты привела меня сюда! – говорю я. – Я ведь понятия не имела, как это будет…

– Тихо, девочка, – останавливает она меня. – Что за представление ты тут устроила? Встала и бормочешь себе под нос невесть что, да еще с таким видом, словно никогда в жизни порога церкви не переступала! – И она, наклонившись к самому моему уху, шепчет: – Сейчас только и разговоров, что о Сэме Финче.

И мое счастливое настроение словно растворяется в теплом летнем воздухе, а меня под жгучим августовским солнцем вдруг охватывает могильный холод.

– Тебе известно, что с ним? – спрашивает Бетт, но смотрит не на меня, а на толпу, собравшуюся в начале деревенской улицы. Я оборачиваюсь и тоже смотрю туда. Но к нам никто и не думает приближаться.

– Нет, мне о нем ничего не известно, – говорю я.

– Но ты ведь знаешь, что на него всякие хвори да неприятности обрушились, он и сейчас от дизентерии страдает.

– Ну да, я слышала, что…

– И уж тебе-то наверняка известно, что целых три раза люди видели, как от его дома твой братец убегает. – Голос Бетт все больше походит на какое-то приглушенное шипение. Я вижу, что у нее за спиной на ветке сидит воробей и весело чирикает, и больше всего мне хочется, чтобы его пение совсем заглушило этот свистящий шепот.

А Бетт вдруг умолкает и, подбоченившись, внимательно вглядывается в мое лицо. Она тяжело дышит, и грудь ее то резко вздымается, то опадает.

– Сара?

– Мне ничего об этом не известно, – повторяю я, а перед глазами у меня стоит рассыпавшаяся на кусочки глиняная куколка Сэма Финча. И я вспоминаю бесконечные загадочные отлучки Джона. Я не сомневаюсь: это его я видела тогда в деревне. Я сглатываю застрявший в горле горький комок, но вкус его тут же возвращается снова.

Бетт тяжело вздыхает и, сложив губы гузкой, поднимает лицо к небесам.

– Говорят, он умирает, – говорит она.

– Мне очень жаль.