Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

Она подхватила Энни, посадила себе на бедро и быстро прошла мимо него. Ее растрепавшиеся волосы рассыпались по спине, юбка, подаренная ей Бетт, была во многих местах порвана и вся в грязи, мокрый подол липнул к щиколоткам. Сейчас она выглядела почти как та Сара, какой он впервые ее увидел, и все же в ней таилось нечто большее, словно та буря, которую она носила в своей душе, сейчас притихла, но все еще там, отчего и сама она с виду стала куда более сдержанной и холодной.

Я бы согласилась на любой из тех дней

Энни так и молчит. И меня ни на шаг не отпускает, так и прилипла ко мне, обхватив руками за плечи, а ногами за талию. Она такая теплая, и я благодарна ей за это живое тепло. Когда она рядом со мной, то мое внутреннее рычание стихает. А Энни все молчит, уткнувшись мне в шею, но больше не плачет и о Джоне ничего не спрашивает. А я ничего ей и не рассказываю.

Наш дом погружен во мрак; мама наконец отошла от тела Джона и прилегла на кровать. Лежит, свернувшись клубком и закрыв одеялом лицо.

– А ты помнишь, – вдруг говорит она, – как он упал с большой яблони в саду Тейлора? Лицо у него тогда прямо-таки белым стало от боли, а лодыжка почернела, но до дому он все-таки добежал. И ведь до чего сильно яблоки любил – ни одного так и не уронил. А когда он был совсем еще маленький – еще и отец ваш был жив, – то никак не мог через ту калитку перебраться, что на овечий выгон выходит. Так он, бывало, ляжет и, весь извиваясь, под ней проползет. Уж я его за это бранила-бранила, вечно у него все штаны в грязи были. Вот бы сейчас в тот день вернуться! – Мама судорожно вздыхает: – Вот бы любой из тех деньков вернуть! Как я была бы счастлива любой из них заново прожить! Или хоть все подряд – снова и снова… И пусть бы он, мой мальчик, воровал, ругался нехорошими словами, ленился, с утра в постели валялся – да я бы согласилась на любой из тех дней, любой взяла бы, лишь бы не было сегодняшнего дня. Не хочу я, не могу его пережить.

Ее боль, кажется, заполняет собой весь дом. Я закрываю глаза, чтобы ее не видеть, затыкаю уши, чтобы ее не слышать. Для моего личного горя у меня в душе и места уже не хватает. Я знаю, что теперь вся деревня на нас ополчится, и не представляю, как мне защитить Энни. Даже если мы отсюда убежим, наши беды непременно за нами последует, и не найдется такого места, где люди, увидев пришлую семью, состоящую из одних лишь грязных, оборванных, отчаявшихся женщин, не закричали бы: «Ведьмы!»

Я прижимаю Энни к себе. Она еще совсем маленькая. Этакое полудикое существо, которое умеет мгновенно взбираться на деревья, цепляясь пальцами ног за древесную кору; которое внимательно за всем наблюдает, постоянно учится, собирая знания о каждом зверьке или насекомом, какого ей удается отыскать; которое, если рассердится, грозно сжимает кулачки и рычит; которое любит дарить букеты цветов и очень хочет, когда вырастет, стать мужчиной…

Я еще крепче обнимаю сестренку. Никогда и ни за что не отпущу ее от себя.

И я вдруг с удивительной ясностью вспоминаю, как нашла Энни. Такое ощущение, словно я пережила это только вчера. Память моя остра и холодна, как лезвие ножа.

В те времена к нам часто приходили мужчины. Я помню, что лежала тогда на той же самой лежанке, что и сейчас, а мать, морщась и постанывая, прижала руки к своему вздувшемуся животу, наклонилась ко мне, ласково убрала волосы с моих глаз и сказала:

– Не бойся, девочка. Просто я нечаянно камень проглотила, только и всего. Надо мне сходить в лес да похоронить его там. А ты пока побудь дома, за братом присмотри. Я скоро вернусь, еще до утра.

Это был далеко не первый «камень», который она «нечаянно проглотила» и который теперь надо было похоронить в лесу.

Я ждала всю ночь, вглядываясь во тьму сквозь полуопущенные ресницы, и на рассвете она вернулась. Осторожно прокралась мимо моей постели, и я заметила, что на полу остался кровавый след.