Мудрость толпы - Джо Аберкромби (2021)

За гневным ропотом толпы, слабо доносившимся из-за полуразрушенных стен Агрионта, слышался лай собак. Эти были кровожадны в другом роде. Теперь они бродили по улицам стаями, одичавшие не меньше людей. Волки и лисы тоже стекались из холодных лесов и полей в город, где можно было уловить проблеск огня, унюхать запах крови. Пробравшись сквозь толпу под стенами, животные бросались вперед, чтобы подлизать полузамерзшие брызги у основания башни.

Броуд стащил стекляшки, чтобы дрожащей рукой потереть основание переносицы, но запах чувствовался и без стекляшек. Его можно было уловить за несколько улиц, даже на холоде: место казней. Место, где земля выносила падающим свой окончательный приговор.

Его это больше даже не шокировало. Часть рабочего дня, все равно что драить баки в вальбекской пивоварне. Невыразимое стало обыденным.

У основания башни они передавали пленников сжигателям, и те загоняли их на новый подъемник Карнсбика. Чудо современной эпохи. Давался сигнал, машина с лязгом оживала, платформа, дрожа и шатаясь, принималась ползти вверх. Заставлять их взбираться ногами казалось едва ли не милосерднее.

Над родственниками осужденных слышались стоны и рыдания, они посылали воздушные поцелуи и заливались слезами, вверх тянулся лес рук. Жены и мужья, родители и дети… Осужденные пытались оставаться сильными… Повседневный, наскучивший шаблон.

Броуд повернулся к ним спиной. Поплелся по обледенелым камням по направлению к Народному Суду. Сарлби насвистывал какую-то мелодию. Все лица, которые они миновали, были задраны кверху, свет факелов плясал на их выжидающих улыбках, закат сверкал в их восторженных глазах: они ждали, когда с башни начнут падать крошечные точки. О, это радостное чувство – знать наверняка, что сегодня ты еще будешь жив!

Он сделал еще один глоток. Проще делать свое дело, когда ты пьяный. Поэтому он продолжал пить. Это помогает – привычные действия. В Стирии не было никакой разницы, кто прав, кто виноват, и здесь тоже не было. В конце концов, не было никого виноватее, чем он, верно? Однако его не спихивали с башни; он сам спихивал других.

Важны были только слова Судьи. Это все, что заботило людей на скамьях и людей наверху, на галереях. «Виновен», «виновен», «виновен». Как Броуд мог что-то возразить? Он не был кем-то особенным. После Великой Перемены быть особенным вообще не рекомендовалось.

Он говорил себе, что не хочет этого делать. Потому что боялся, трус. Потому что это было лучше, чем признаться себе, что на самом деле хочет, – потому что внутри него яма, полная ярости, которую невозможно заполнить. Уж лучше он будет говорить себе, что ненавидит Судью, чем признает, что он в точности такой же, как она.

Броуд поглядел на замусоренные ступени здания Народного Суда.

– Пойду отчитаюсь перед Судьей, – буркнул он.

– О да, еще бы, такой случай нельзя упустить!

Искра ухмылялся, глядя на него. Этот человек любил его подначивать. Может быть, из-за того, что Броуд устроил ему взбучку тогда в Вальбеке. Некоторые люди никогда не выучивают уроки.

– В смысле? – спросил он.

– В смысле, у нее на тебя прям чешется, а когда Судья чего хочет, она обычно получает.

– Оставь эти глупости, – проворчал Сарлби. – Броуд семейный человек.

– Так это и отлично! – Ухмылка Искры расширилась еще больше, и он непристойно задвигал бедрами, на случай, если кто-нибудь еще не уловил соль шутки. – Одна семья в Инглии, а здесь тем временем можно завести вторую…

Броуд ухватил Искру за воротник и всадил кулак ему в лицо. Потом втащил его на пьедестал какой-то отсутствующей статуи, уложил так, что шея торчала за край каменного блока, уперся основанием ладони в край челюсти и надавил. Искра беспомощно хватал Броуда за запястья, скреб ногтями по его измазанному красным нагруднику, то ли сипя, то ли скуля. Его глаза выпучивались все больше по мере того, как череп загибался все дальше и дальше за угол.