Мудрость толпы - Джо Аберкромби (2021)

Только что их разделял стол. Она что, проскользнула под ним, как змея? Или он сам перелез через него сверху?

– Но если бы нужная работа была легкой, она была бы вся переделана давным-давно.

Ее черные глаза, казалось, глядели прямо сквозь него. Видели его вину, его ужас, его черные воспоминания. В ее глазах не было сомнений – только огонь. Только уверенность, ослепительная как никогда. Или это было его собственное отражение?

– Знаешь, почему меня зовут Судьей? – спросила она, и ее кулаки были стиснуты, а зубы оскалены, словно каждое слово причиняло ей боль. – Потому что для того, чтобы мир изменился, кто-то должен вынести вердикт. Кто-то должен похоронить собственные чувства и приговорить прошлое к смерти.

Он ощутил ее руку, легко прижавшуюся к его нагруднику.

– И кто-то должен выполнить этот приговор. Не потому, что он этого хочет. Потому, что это должно быть сделано, а мы подходим для этой задачи…

Они были одни в этом огромном пространстве – одни среди пустых скамей, пустых галерей, пустых лозунгов. Эхо их голосов шепотом возвращалось к ним из темноты.

– Нас не поблагодарят. Нас не простят. Никто, и в первую очередь мы сами…

Он мог бы убить ее сейчас. Ухватить за тонкую, покрытую пятнами глотку и давить, пока в ней не кончится жизнь. Размозжить ей голову о стол, разбрызгивая кровь по плиткам пола, – легко, все равно что раздавить жука. Он мог бы положить конец этому безумию.

Но он просто продолжал стоять. Называя себя трусом. Это было лучше, чем признаться, что в ней было что-то такое, чему он не мог противостоять. Что-то такое, чего он жаждал, как пьяница жаждет бутылки, зная, что ему будет от этого плохо, что плохо будет всем, – но зная, что все-таки не сможет остановиться.

– Мы должны нести этот груз, – прошептала она. – За тех, чьи имена высечены на камнях там, снаружи. За тех, кто отдал все, что имел. За тех, кто придет после нас…

Она сощурила глаза и протянула к нему руку, а он все стоял, тупой и пьяный, когда она стащила стекляшки с его носа, и Народный Суд превратился в скопище пятнышек света в огромной, размытой, пропахшей шелухой тьме.

– Я так ни хрена не вижу, – пробормотал он.

– Может быть, так и лучше, – прошептала она. Его лица коснулось ее дыхание, горячее и пахнущее спиртным. – Может быть, настало время все отпустить.

Она обхватила его – или это он обхватил ее? В любом случае они принялись целоваться, если это можно так назвать. Слишком жестко, слишком яростно, слишком больно для поцелуев. Рыча и кусаясь. Словно они пожирали друг дружку.

Он попытался отшвырнуть ее – или, наоборот, подтащил ближе? Вцепился в нее. Принялся рвать ее и без того изорванную одежду, застревая кулаками в дырах ее старого драного платья. В его ноздрях стоял ее кислый, дымный запах. Он хотел ее больше, чем когда-либо хотел кого-либо другого. Ненавидел больше, чем когда-либо ненавидел кого-либо другого. Кроме самого себя, может быть.

Он держал ее за дюжину цепей, обмотанных вокруг шеи, а она его – одной рукой за пояс, таща на себя и пытаясь расстегнуть, а второй раздирая ему лицо, жестко, безжалостно, цепляясь за подбородок, запустив большой палец ему в рот и ухватив за щеку, подтаскивая и наклоняя его голову к себе, таща его поверх себя. Он хотел, чтобы она сделала ему больно. Ее босые ноги обхватили его голый зад, прильнули к нему крепко-накрепко, и он рванул ее драные юбки вверх, оголяя вытатуированный на ее ляжке трактат, подтаскивая ее лицо вплотную к своему так близко, что смог увидеть огонь, отражающийся в ее глазах.

– Ты мой, – прошипела она ему в лицо. – Ты мой!

И они вновь зашипели и зарычали друг на дружку, словно совокупляющиеся коты.

Он обещал, что будет держаться подальше от неприятностей, – и вот, пожалуйста, он их трахает, или позволяет им трахать себя, может быть. Прямо на полу Круга лордов, или как это теперь у них называлось.