Мудрость толпы - Джо Аберкромби (2021)

– Надо бы оторвать тебе твою гребаную голову, – сказал Броуд. Это не была какая-нибудь дикая, шипящая угроза; просто бытовое наблюдение. Сделанное почти скучающим тоном.

– Брось его, Бык, – сказал Сарлби. – Да, он гребаный идиот, но если это считать преступлением, то нас всех стоило бы спихнуть с башни, а?

Броуд отпустил, и Искра сполз с пьедестала и рухнул на колени, хватаясь за шею и выдувая из носа кровавые пузыри.

– Нас всех и следует спихнуть с башни, – сказал Броуд и зашагал вверх по ступеням.

Он говорил себе, что на мгновение потерял контроль. Что сумел остановиться прежде, чем сделает то, о чем потом пожалеет. Это было лучше, чем признаться, что на самом деле он наслаждался каждым моментом. И вовсе не пожалел бы, если бы действительно сломал Искре шею.

…Суд закончился, галереи опустели, последние несколько представителей пробирались через фойе. Мраморные стены были перемазаны подтекающими воззваниями; красная краска в свете свечей казалась черной. Броуд растолкал людей, свирепо щерясь. Он был в воинственном настроении. Как всегда.

В вестибюле стоял на страже Баннерман, с ухмылочкой на лице и перемазанными красной краской рукавами. Еще недавно он избивал рабочих на службе у Савин дан Брок. Теперь он стал сжигателем и избивал аристократов на службе у Судьи. Получая не меньшее удовольствие от своего дела. Вполне естественно, что тот, кто калечит людей для одного хозяина, не побрезгует делать то же самое для другого. Обычная работа. Горшечнику не нужны идеалы, чтобы обжигать горшки, верно? Почему же бандит должен придерживаться каких-то более высоких соображений?

Броуд подумал, не двинуть ли ему в рожу. Впрочем, он теперь думал примерно то же самое о каждом встреченном человеке. Они ничего не сказали друг другу, даже не кивнули. О чем им было говорить?

– Ублюдок, – проворчал Броуд себе под нос.

Он едва не споткнулся на ровном месте. Черт, ну и пьян же он был! И все равно этого было недостаточно. С рассвета он насчитал шестьдесят пять человек. Если вдруг кому интересно. Двадцатерых они сделали сразу после восхода солнца – это были те, кого осудили вчера вечером, в темноте. Он стащил с себя стекляшки и сжал пальцами переносицу. Крепко, до боли. По крайней мере, в Стирии у тебя были настоящие враги. Теперь враги были повсюду вокруг. Врагами были все. Врагом был ты сам.

– Тяжелый день?

Судья сидела в своем кресле – том кресле, где когда-то сидел Ризинау, где еще раньше сидел король, том кресле, из которого она провозглашала вердикты и выносила приговоры, – закинув одну босую ногу на избитый кувалдой стол. В ее руке была трубка с шелухой, она глубоко затянулась и выдула огромное облако сладкого пахучего дыма, от которого у Броуда защекотало в гортани, захотелось кашлять, захотелось сблевать, захотелось ухватиться за свое лицо и драть его ногтями. Она откинула голову на спинку, вытянув длинную, тонкую шею. Броуд мог бы поклясться, что видит, как на ней пульсируют толстые вены.

– Ты мучаешься, – сказала она, искоса глядя на него.

– Со мной все в порядке.

Он действительно это сказал? Да нет, вряд ли он мог такое сказать. Он был настолько не в порядке, насколько это вообще возможно. Даже больше, чем в Стирии. Он обещал не ввязываться в неприятности – но если жизнь его чему-то и научила, так это тому, что из него дерьмовый держатель обещаний.

– Сегодня шестьдесят пять, – пробубнили его губы.

– Завтра будет лучше.

Говоря «лучше», имела ли она в виду, что они убьют меньше людей? Но у него было ужасное чувство, что она имела в виду, что их будет больше.

Трубка была у него в руках. Он не помнил, как ее взял, но она была у него. Он затянулся так глубоко, как только мог, набрал полные легкие, полную голову – и потом, когда он выдул дым, все внутри онемело.

– Это нелегко, – сказала Судья. – Поверь мне, я знаю, что это нелегко.