Мудрость толпы - Джо Аберкромби (2021)

– А-а, деловое соглашение. На это я могу согласиться.

И он подхватил ее под мышку и повалил на спину. Вероятно, он надеялся сделать это без особых усилий, но, имея лишь одну ногу и одну руку, был вынужден перекатиться сперва на одну сторону, потом на другую, и, в конце концов, его культя запуталась в одеяле.

Одна ее рука была между его ног, направляя его, другая обхватила за затылок, притягивая к себе и одновременно упираясь в него предплечьем, чтобы его бесполезная рука не болталась между ними.

Его зубы были стиснуты от боли и усилий, в его рычании было больше ярости, чем удовольствия. Ей хотелось погладить его по лицу, прошептать что-нибудь успокаивающее – помогай ей Судьбы, точно так же она стала бы успокаивать своих плачущих детей… Почему он не мог позволить ей быть сверху? Это было бы гораздо проще и приятнее для них обоих. Однако приходится работать с тем, что имеешь. Она потянулась, чтобы поцеловать его…

Из-за двери послышался громкий вопль, и оба замерли. Савин упала обратно на подушки.

– Черт…

– Пусть кричат, – прошипел Лео.

– Нет.

Она выбралась из-под него, заставив его охнуть, выскользнула из кровати и встала на холодный пол.

– Ты вовсе не должна во всем им подчиняться.

Но после всех бед, которые она причинила, материнство было для нее шансом хоть в чем-то поступить правильно. Она натянула ночную сорочку.

– Мы все кому-нибудь подчиняемся, Лео.

Она прошла через гостиную, тускло освещенную сиянием угасающих углей, и вошла в детскую. Их можно было различить по голосам: крики Арди звучали как разбойничьи требования, в то время как хныканье Гарода было мольбой о помощи. Всего три месяца – и уже такие разные! Арди кормилась целеустремленно, и когда она засыпала, ничто не могло ее разбудить. Гарод тыкался и возился возле соска, а потом вскидывался при малейшем звуке.

Савин взяла из люльки младенца, сотрясающегося от собственного плача. Прижала к груди, отчаянно пытаясь его утихомирить. Она прикрыла дверь и подошла, чтобы сесть в одно из кресел возле камина – то, на спинку которого была накинута шаль, все еще сохранившая запах ее матери…

Она застыла на месте с полузадушенным возгласом.

В кресле уже кто-то сидел. Кто-то в черном мундире Народного инспектората. Свет очага очерчивал выступающие кости и черные провалы хмурого лица Вик дан Тойфель.

– В чем дело? Меня обвиняют? – спросила Савин.

Удивительно, насколько спокойно звучал ее голос. Возможно, в этом было что-то вроде облегчения – знать, что ей больше не нужно беспокоиться о том, когда это произойдет.

– Пока еще нет, – отозвалась Тойфель. – Но мы обе знаем, что это лишь вопрос времени. Судья вас ненавидит.

Теперь, когда Савин удалось совладать со своим бешено грохочущим сердцем, она была полна решимости не выказывать ни малейших признаков смятения. Она опустилась во второе кресло и распахнула сорочку, словно ее грудь была секретным оружием, которое пришло время расчехлить. Гарод принялся извиваться, отчаянно ища ротиком сосок везде, кроме того места, где он был. Наконец Савин удалось пристроить младенца, и она откинулась на спинку кресла, хмуря брови.

– Судья ненавидит всех.

– О да, но у нее есть фавориты.

– Если все, с чем вы пришли, – это угрозы, мы можем рассмотреть их в рабочее время.

– Я пришла также с предложением. Для вас и вашего мужа.

– Предложение, которое вы предпочли бы сделать тайком?

– Я не из тех, кто привык входить через парадный вход.

– Это верно. По моему опыту, вы все делаете исподтишка.

– В то время как «Любимица трущоб» никогда не пыталась баловаться враньем?

Молчание затягивалось. Они внимательно наблюдали друг за другом, как тогда, давным-давно, когда ехали в одном экипаже, направляясь в Вальбек.

– Пожалуй, тут вы меня поддели, – наконец признала Савин.