Мудрость толпы - Джо Аберкромби (2021)

Над камином было намалевано: «Мы сожжем прошлое», а обои были изрублены топором, но в целом, думала Савин, ее тюремная камера могла оказаться гораздо хуже. Это было одно из дворцовых помещений, где какой-нибудь незначительный дворянчик, явившийся с визитом, мог бы тихо стареть, дожидаясь приема у его величества. Еще чуть-чуть, и комнату можно было бы принять за гардеробную светской дамы… Если не считать прутьев, наскоро приделанных к оконным рамам, и ощущения еле сдерживаемого смертельного ужаса.

Ей выдавали хорошую еду и чистое белье. Ей принесли пару ее детских кроваток, в которых Гарод и Арди блаженно посапывали, не подозревая об угрожающей им опасности. Ее снабдили всевозможными мылами и ароматическими маслами, порошками и румянами, париками и платьями, какие только могли понадобиться самой привередливой светской львице для выхода в свет. Ей даже вернули ее старых горничных, Фриду и Метелло, чтобы те помогли ей приготовиться. Это немного напомнило Савин благословенные времена, когда она была леди-губернаторшей, еще до того, как она предала короля, до Великой Перемены. Вот только Лизбит была мертва, а Зури сидела в тюрьме.

Лицо Савин исказилось гримасой при этой мысли. Они пытали людей, подозреваемых в спекуляции мукой, – что же они сделают с предполагаемой колдуньей-людоедкой на службе у Пророка? И Гаруна с Рабиком тоже забрали, а ведь они так преданно ей служили! И вот из-за своей преданности оказались в цепях. Это было безумие! Это было нелепо. Но в нынешнем климате безумие и нелепость могли очень быстро оказаться роковыми.

Савин прикрыла глаза и судорожно вздохнула. Очень скоро ей придется отвечать на обвинения против нее самой, не менее безумные и нелепые, чем те, что предъявлялись Зури и ее братьям, а также на те, что были, увы, более чем правдой. Сперва она должна отстоять себя. Если ее сочтут виновной, она не поможет никому.

– Это? – спросила Метелло со своим сильным стирийским акцентом.

Она держала наброшенное на руку платье: водопад светло-голубого сулджукского шелка, отделанного по обшлагам осприйскими кружевами и обшитого по подолу цветочным узором. Кажется, Савин заказывала его для выхода в театр, но так ни разу и не надела. Этот цвет всегда казался ей чересчур надуманным. Она махнула рукой:

– Во имя Судеб, нет, конечно!

Судья надеялась запудрить ей мозги хорошим обращением. Надеялась, что она расслабится, оказавшись среди привычных предметов роскоши, – и появится на суде в своем прежнем образе: воплощении безжалостной, эксплуататорской, привилегированной элиты, которую Великая Перемена была призвана искоренить.

Судья даже снабдила Савин драгоценностями. Превосходные серьги и очень неплохое рубиновое ожерелье, без сомнения, полученное в виде взятки от жены какого-нибудь бывшего лорда в обмен на помилование, которого так и не случилось. Судья не миловала никого, даже за такие отличные рубины, как эти. Савин подцепила ожерелье пальцем и поднесла к свету, любуясь кроваво-красными отблесками. Потом положила обратно в коробку и решительно отодвинула. Скорее всего, Судья отправит ее на Цепную башню, но она полная дура, если считает, что Савин станет ей в этом помогать.

– Дамы, я хочу чего-то очень простого. Чистота и скромность! Никаких украшений, никаких париков. – Метелло расстроенно прищелкнула языком, хмуро разглядывая ежик собственных волос Савин, тусклых и коротко остриженных. – Никакого шелка, никаких…

Снаружи раздался удар, и Савин рывком повернулась к двери, сделала неверный шаг к детям, прижав одну руку к ослабевшему животу, а другую протягивая к кроваткам.

С практической точки зрения, даже не говоря о мучениях, которых ей стоило произвести их на свет, и необратимом ущербе, который они нанесли ее телу, она не видела от детей ничего, кроме невообразимых неудобств. Жующие соски, извергающие помет, убивающие сон чудовища, с которыми даже не поговорить! Тем не менее она испытывала за них даже больший ужас, чем за саму себя.