Земля матерей - Лорен Бьюкес (2020)

– Извини, Щедрость! Я так рада за нее! Я не смогла сдержаться.

– Кошка уже выпущена из мешка, – вздыхает Щедрость. – Говори уж теперь.

– Твое Умерщвление! – сияет Умеренность.

– Оно же еще только через несколько дней.

– Надежда говорит, ты уже готова. Она говорит, у тебя отлично получается!

– Достаточно, Умеренность. Ты же знаешь порядок.

Умеренность хлопает себя по губам обеими руками, однако глаза у нее сияют.

– Извини! Извини, я больше не скажу ни слова!

Ого! Твою мать!

– Даже не знаю, что сказать.

Это уж точно.

– Это восхитительная новость, Терпение. Лучшее, что только может быть, – говорит Целомудрие. – Ты переменишься, отмоешься дочиста, станешь совершенной перед Господом.

– Жду с нетерпением! – говорит Коул. Но она заметила сотовый телефон Целомудрия, тот, с которого та выходит на свои старые странички знакомств, словно это Покаяние, а не пища для мастурбации. Телефон заряжается на кухонном столе рядом с тостером.

– Это… просто здорово. Вы меня извините? Мне нужно немного побыть одной.

– О да, чтобы все осмыслить!

– Лучше всего мне сейчас немного прогуляться. Щедрость, если увидишь Милу, напомни ей, чтобы она не забыла почистить зубы.

«Вот видишь? Я тоже могу быть хорошей матерью».

45. Майлс: Волк в волчьей шкуре

Майлс бродит по пустынной школе, почесывая себя под складками «апологии». Ему до смерти надоели эти проклятые рясы, до смерти надоело все. Ему страшно не хватает папы. Первые недели после смерти отца, когда его постоянно пичкали таблетками снотворного на военной базе, отец снился ему каждую ночь, но это, очевидно, были кошмары, порожденные стрессом. Папа, падающий с обрыва в черный океан. Папа, превращающийся в облако мошкары, кружащейся вокруг головы Майлса. Папа, стоящий спиной к нему. Майлс хватает его, разворачивает к себе, но там, где должно быть лицо, лица нет. Только размытое пятно, растворяющееся в памяти.

В последнее время сны стали более спокойными, и Майлс, просыпаясь, чувствовал себя все лучше и лучше. Они вдвоем сидят рядышком на большом диване на крыльце своего дома, с телефонами в руках, и посылают друг другу текстовые сообщения. Их любимое развлечение до Мужчинопокалипсиса.

Воображая на мгновение, что все это реальность – что отец ждет его где-то, и они с мамой наконец смогут остановиться и больше никуда не бежать.

Майлс проходит через старый зал, с витражей ему улыбаются святые. Он пересекает еще один внутренний двор, мысленно представляя себе, сколько других мальчиков ходили до него этим путем. Мальчиков, занятых мыслями о своих оценках, о девчонках, о том, как попасть в футбольную команду, о друзьях и врагах. Мальчиков, которые, возможно, считали себя неудачниками, беспокоились, что они никому не нужны. Мальчиков, которым не нужно было думать о спасении своего биологического вида, за которыми не охотилось государство, из-за которых их матерям не приходилось становиться беженками, застрявшими на противоположном конце земного шара. У каждого мальчика была всего одна нормальная, совершенная жизнь. Майлс скорбит по всем ним.

Он пересекает внутренний двор и оказывается в скоплении аудиторий, задушенных плющом. Первая заперта. Во второй художественный класс. Вдоль стен мольберты с работами. Натюрморт с фруктами, писанный маслом, несколько автопортретов, одни фотографически реалистичны, другие – импрессионистская фантазия. Вот мальчик-киборг, вот другой, со вскрытой черепной коробкой, наполненной с левой стороны голубым небом. Это действует на нервы. Кого нарисовал бы Майлс? Наполовину девочку, наполовину мальчика. С одной стороны «речь» и «апология» – спокойствие, сдержанность. Вторая сторона будет реалистичной. Ярость. Майлс корчит соответствующее выражение лица.

На стене висит плакат со школьной клятвой.

Я, ученик академии Бенфилда.

Обещаю не сдаваться перед трудностями.