Земля матерей - Лорен Бьюкес (2020)

– Вот. – Коул протягивает одноразовую бритву. – Я захватила это для тебя в той гостинице под Талсой. – Пафос бытовых принадлежностей, бритвы, лосьоны после бритья и дезодоранты с такими названиями, как «Прерия» и «Клык мастодонта», а также зубные щетки и ватные тампоны. – Не порежься! – окликает она Милу, удаляющуюся в ванную.

– Я ношу «речь», мам. Так что если порежусь, никто ничего не увидит.

– За ужином ты ее снимаешь.

– Я не хочу есть.

– Ты что, уже порезался, да?

– Нет, не порезался. – Мила выходит из ванной, вытирая лицо полотенцем. Покупать крем для бритья слишком опасно, поскольку сестрам запрещаются такие женские тщеславные мелочи старого мира, как удаление волос на теле. Тюбик не спрячешь, он слишком большой, особенно если учесть, что у нее уже есть контрабанда: СИМ-карта, купленная риелтором Алисией, бритва и четыреста двенадцать долларов, которые ей к настоящему времени удалось забрать из «автобусного банка». Коул старается соответствовать своему добродетельному имени: сестра Терпение, при первой возможности засовывает руку, чтобы вытащить несколько купюр. Не надо хватать всю пачку и убегать с ней – пока что. Они еще слишком далеко от побережья.

Мила швыряет полотенце на кровать.

– Перестань обращаться со мной как с ребенком!

– Ты и есть ребенок.

– Мне уже тринадцать лет. Ну, будет через несколько недель. Я сам могу решать за себя.

Коул прижимает пальцы к вискам.

– Не всегда, тигренок. Я делаю все возможное. Мы уже почти добрались до цели. Еще одна ступень на лестнице к бегству.

– Пожалуйста, не извращай высказывания Церкви в свои дурацкие шуточки!

– Но это же и есть шутка. Мошенничество. Все эти догмы, покаяния – это же все ненастоящее. Не погружайся слишком глубоко. Мы в конспирации, помнишь?

– Как скажешь, мам.

– В нашей семье не говорят: «как скажешь».

– Странно. Потому что я только что это сказал. – Она уходит.

За ужином ее нет. И на молитве после ужина, и Коул начинает суетиться, старается занять свои руки, вместе с Умеренностью, Щедростью и Целомудрием занимается шитьем в учительской, выходящей окнами в сад. Это одна из их священных обязанностей – расшивать «молитвенную одежду» именами умерших. «Любимый отец». Все они любимые. «Кристофер – люблю и помню». «Молитвенную одежду» отвезут в Майами, где ее благословит сама мать Низшая, и обыкновенно Коул находила в работе успокоение, протягивая золотую нить сквозь ткань и размышляя о Девоне. Однако сейчас ее не покидает тревога и у нее болят руки.

– Она еще подросток. Ты должна это понимать, – назидательно говорит Щедрость. – Ей нужно побыть одной. Стойкость послала ее обойти все комнаты, посмотреть, нет ли там чего-нибудь полезного. А у меня есть для нее овсяные хлопья, так что голодной она не останется.

– Спасибо, Щедрость, ты очень добра.

– Все мы стараемся как можем. Мила необыкновенная девочка.

– Она действительно необыкновенная, и я говорю это не просто потому, что она моя дочь. – Язвительно. И не то чтобы Коул ревнует к тем отношениям, которые возникли между Щедростью и Милой; ее тревожит то влияние, которое приобрела над ее дочерью пышная гавайка. В настоящий момент ей меньше всего нужно, чтобы ее малышка выдавала ядовитые догмы.

Рядом с Коул орудует иголкой Умеренность. Она суетится, путает слова. В Благодатях не все сестры равны между собой, но Умеренность старается. В конце концов она больше не может сдержаться.

– О, Терпение, я так за тебя рада!

– Понимаю. Впервые в Майами. – Она пропускает иголку туда и обратно. И мы увидимся с матерью Низшей. Мила в восторге. Это все равно что встреча с папой римским.

– Умеренность, как ты могла? – стонет Целомудрие.

– О! О да. – Умеренность становится пунцовой. – Встреча с матерью Низшей. Вот что я имела в виду.

Коул опускает шитье.

– В чем дело, Умеренность?