Эмоциональный мозг - Павел Симонов (2021)

Хотя тезис о центральном положении потребностей в структуре человеческой личности давно уже стал общепринятым, роль потребностей нередко как бы отступает на второй план при переходе к конкретному анализу поведения. Мы все еще находимся в плену традиционного представления о сознании как верховном регуляторе поведения: человека, руководствующегося социально ценными мотивами мы называем «сознательным», а нарушение норм общежития, эгоизм, антиобщественные поступки относим за счет «несознательности». В своеобразном «культе сознательности» нет ничего удивительного. Над фетишизацией мышления иронизировал Ф. Энгельс в письме Ф. Мерингу. «Истинные движущие силы, которые побуждают его (мыслителя. — П. С.) к деятельности, остаются ему неизвестными. Он имеет дело исключительно с материалом мыслительным; без дальнейших околичностей он считает, что этот материал порожден мышлением, и вообще не занимается исследованием никакого иного, более отдаленного от мышления независимого источника… для него всякое действие кажется основанным в последнем счете на мышлении, потому что совершается при посредстве мышления» [К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 39, с. 83]. «Поведение человека, — пишет Н. П. Дубинин, — определяется мышлением, волей, чувствами, уровнем познания законов природы, общества и степенью развития самопознания» [Дубинин, 1972, с. 57]. Если у Н. П. Дубинина потребности оказались «сняты», «ассимилированы» волей, чувствами, познанием и т. д., то В. Н. Кудрявцев допускает наличие детерминантов поведения, сосуществующих с потребностями в едином ряду: «Как проблемные ситуации, так и жизненные планы большей частью тесно связаны с актуальными или потенциальными потребностями человека, в том числе со стремлением обеспечить их беспрепятственное удовлетворение в данный момент или в будущем… С другой стороны, многие планы не связаны с конкретной ситуацией. Они могут быть независимы от непосредственных особенностей внешней среды, а также от актуальных потребностей. Такой план — продукт творческих размышлений, воображения, фантазии и т. д.» [Кудрявцев, 1978, с. 19–20].

Допущение каких-то иных источников мотивации, существующих рядом с потребностями и независимых от них, возникает, по нашему мнению, по двум причинам. Во-первых, мы нередко забываем, что установки, ценности, интересы, цели субъекта являются производными от потребностей, порождаются ими [Дилигенский, 1977, с. 115]. Во-вторых, мы все еще недооцениваем богатства и разнообразия потребностей, упорно сводя их к ограниченному числу материально-биологических потребностей в пище, одежде, жилище и т. п. Так, Р. Айзенбергер специально рассматривает деятельности, «не связанные с потребностями», например, стремление к варьированию внешних раздражителей [Eisenberger, 1972]. Вместе с тем в настоящее время убедительно показано, что потребность в информации (в новизне, изменчивости внешней среды) является одной из древнейших и самостоятельных потребностей живых систем. Опыты с так называемой сенсорной депривацией у животных и человека, исследование феноменов информационного голодания и скуки служат убедительным тому подтверждением [Berlyne, 1974]. Б. Ф. Ломов совершенно прав, вводя потребность в информации в само определение живого: «Потребности человека в веществе, энергии и информации выступают как объективная необходимость, в конечном счете определяя его поведение» [Ломов, 1977, с. 53].