Головокружение - Франк Тилье (2015)

Я вздрогнул. У меня за спиной Макс и Энн Риггз вышли из столовой и, пошатываясь, направились к синей палатке американки. Все-таки пить на такой высоте – чистое безумие, но Макс вне пределов скал и лазания вообще был чокнутым и безбашенным. Хулиган, скандалист, гуляка. Его скверные выходки и приводы в полицию уже и считать перестали. Я потер руки и поежился. Солнце только что скрылось за гималайскими вершинами, и сразу резко похолодало. Я вернулся в столовую за свитером и штормовкой и осторожно скользнул мимо палатки Риггз. Оттуда доносился смех и шуршание спальников… Вот эти Максовы штучки мне были более всего отвратительны и всегда вызывали желание вернуться домой. Однако зов горы был намного сильнее, и на скальной стенке я любил Макса, как брата.

Лежа в своей палатке и завернувшись в спальник, я посмотрел на часы. Четыре часа утра. А во Франции должно быть около одиннадцати вечера. Снаружи завывал ветер, хлопья снега били в стенки палатки. На этой высоте лета просто не бывает. Макс как ни в чем не бывало явился поздно. Он громко храпел. А я все размышлял и никак не мог опять заснуть. Голова болела. На высоте трех тысяч метров логика рассуждений ослабевает и вопросы, которые «зацепили» наше сознание, становятся навязчивыми идеями. Франсуаза стала важнее, чем восхождение, к которому мы так долго готовились. Впервые за всю мою взрослую жизнь я отодвинул гору на задний план. Это было неопровержимым доказательством того, что сердце мое задето очень глубоко.

Мне захотелось немедленно оценить свои шансы в отношении Франсуазы.

Стараясь не шуметь, я отцепил перчатки и фонарь от горизонтальной штанги палатки, влез в ботинки, надел штормовку и, сжав зубы, расстегнул палатку. Макс повернулся на другой бок, но не проснулся. Сейчас даже лавина, пожалуй, не смогла бы его разбудить.

Я застыл у входа от ударов ветра и ледяной крошки, потом, прикрыв рукой горло, пригнулся и ринулся в темноту. Фонарь ничего не давал, он освещал только хлопья снега, которые били меня по щекам. Видимость была не дальше трех метров, в прогнозе погоды указывали неспокойную ночь. Снег скрипел под ногами, и я окончательно заледенел, пока нашел наконец палатку связи. С огромным облегчением запахнув вход у себя за спиной, я стянул перчатки и подышал на замерзшие руки. Дорого бы я дал сейчас за чашку обжигающего чая шерпов.

Спутниковый телефон, с помощью которого американцы транслировали свой бортовой журнал, стоял передо мной на складном стуле. Тип, дремавший рядом, приоткрыл глаза, и я, приложив палец к губам, шепнул ему по-английски, что мне надо позвонить во Францию, чтобы справиться в больнице о состоянии больного. Сон сморил его раньше, чем я закончил фразу.

Со сжавшимся горлом я набрал номер Франсуазы. В трубке раздался ее сонный голос, и сердце у меня отчаянно забилось.

– Франсуаза?

В трубке вздохнули.

– Макс? Это ты, Макс?

Разговаривая по спутниковому передатчику, надо было ждать после каждой фразы. Между вопросом и ответом проходило несколько секунд.

– Это Жонатан.

Я почувствовал в трубке панику.

– Как – Жонатан? Что? Не говори мне, что…

– Да нет, нет! Все в порядке, успокойся. Я себя чувствую идиотом, просто мне хотелось тебе позвонить.

– Позвонить мне? Но… но зачем?

– Мне хотелось убедиться, что тот поцелуй… Тот поцелуй в аэропорту не был ошибкой.

– Поцелуй?.. Жо, ты ненормальный. Ты спятил, если мне звонишь. Это ты понимаешь?

В ее голосе слышался страх. Голос дрожал.

– Прошу тебя, скажи хотя бы, что Макс не знает об этом звонке.

– Почему, Франсуаза? Ты так его боишься? При чем тут он? Или ты мне не все сказала?

– Жо, пожалуйста…

– Макс спит. Ты мне не ответила… Этот поцелуй…

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

У меня сжалось сердце. Стенки палатки ходуном ходили от порывов ветра.

– Всего несколько слов. Тех, что я хочу услышать. И я повешу трубку.