Головокружение - Франк Тилье (2015)

– А если у тебя не получится вытащить меня на поверхность? Если я буду без сознания и…

– Получится. Помнишь, что говорил Фарид? Наш палач в одиночку спустил сюда всех, кроме меня, но тогда я был гораздо тяжелее. А у тебя вес пера. Я подниму тебя с легкостью.

– Ты не можешь быть уверен до конца.

– В худшем случае я тебя оставлю, а потом приду за тобой. Сейчас самое главное – добраться до датчика.

Из последних сил я вцепился ему в воротник:

– А если ты за мной не придешь? Возьмешь и исчезнешь, не вызвав помощь?

– Зачем это мне? Ты – муж женщины, которую я хотел спасти. Я должен дать ей костный мозг, не забывай об этом.

Мы долго друг на друга глядели, словно оценивая.

– У нас нет другого выбора, Жонатан. Сейчас настал момент, когда ты мне должен полностью довериться.

Довериться ему… У меня в сознании все связалось. Я представил себя одноруким, изуродованным ампутацией. Себя, альпиниста, который взошел на Эверест.

– Но без руки я не смогу написать ни строчки, я и десяти метров не поднимусь по скале, чтобы показать молодым… Для меня все кончится. Вся жизнь… Я не хочу уродовать свое тело. Оно священно, понимаешь?

Он глубоко вздохнул:

– Ты волен по-прежнему разлучать меня с Эмили. И волен подписать приговор своей жене. Оставить ее умирать в одиночестве и неведении. А о дочери ты подумал? Ведь только ты можешь вернуть нам свободу, нам всем. Что ты выбираешь?

Я с трудом, словно издалека, ощущал свою руку, шевелил пальцами, которые уже заледенели. Но эти пальцы принадлежали мне, они боролись за существование, втаскивали меня так далеко, так высоко по вертикали этого мира… Я не хотел их потерять, я отказывался уродовать свое тело, которое столько мне дало…

Но я прошептал:

– Давай… давай, Мишель. Руби, но перед тем…

С острым камнем в руке я подошел к своему календарю и с трудом провел на коремате последнюю полосу:

– Восемь дней. Мы продержались в этом аду восемь дней. Я хочу, чтобы этот коремат остался здесь как свидетель наших мучений.

Я в последний раз посмотрел наверх, на снимок, где мы все трое, отцепил его и положил на коремат рядом с зарубками. Потом снова улегся. Мишель принялся раздирать на полосы куртку Фарида:

– Это пойдет на перевязку. И еще…

Он топором отрубил подметки от ботинок Фарида, стоявших в углу, и протянул мне кусок каучука:

– Это тебе. В нужный момент прикуси ее зубами изо всех сил.

– Ага… Прикусить зубами. Так ведь делали в Средние века, Мишель?.. И выживали. Нет причины.

Он покачал головой:

– Теперь надо подождать. Когда ты не сможешь больше шевелить пальцами, тогда приступим.

Он уселся передо мной по-турецки, опустив топор между ногами. Перчатки он снял, и пальцы у него дрожали. В свете горелки маска отсвечивала то оранжевым, то красным – ну дьявол, ни дать ни взять. Я так стиснул зубы, что свело челюсти. Ногти впились в каучуковые удила, и я закрыл глаза. Руку, всего лишь руку… Жалкий кусок тела за жизнь моей жены. Кое-то пожертвовал бы почкой или роговицей за пачку денег…

Как я ни старался, большой палец сгибаться перестал. Мишель опустился на колени и подержал топор над огнем. Я дрожал всем телом.

– Пора…

Плечи дернулись, когда Мишель уложил мою руку на плоский камень, который он откуда-то притащил.

– Руби здесь, ладно? Точно между браслетом и кистью. Но не дальше, не дальше, прошу тебя.

Я сел и изо всех сил потянул за браслет.

– Можно выиграть еще два-три сантиметра, я знаю. Да… да… Полсантиметра, несколько миллиметров…

– Перестань, это ничего не даст. Надо действовать как можно скорее.

Я вцепился ему в воротник и заплакал:

– Одним ударом, бей одним ударом, умоляю…

Я поудобнее уложил руку на камень. Мишель нервно вертел топор в руках, потом вдруг рывком поднял его над головой. Я зажмурился и отвернулся. Сердце выпрыгивало из груди.