Мёртвое озеро - Рэйчел Кейн (2018)

Я также думаю о том, что наше бегство почти наверняка вызовет новый всплеск интереса, и в конце концов это приведет к тому, что наши подлинные личности будут раскрыты. Быть может, не нужно так быстро выдирать из этой почвы наши чувствительные корешки. Может быть, я просто реагирую слишком сильно, так же как недавно, когда направила пистолет на собственного сына.

Я отлично понимаю, что моя паранойя – часть моего огромного, всепоглощающего желания больше никогда и никому не отдавать контроль над нашей жизнью. И я знаю, что это может причинять боль моим детям.

Как Коннору, пойманному между незавершенной детской любовью и взрослой ненавистью, без каких бы то ни было компромиссов и переходов. Как Ланни, непокорной, яростной и готовой воевать со всем миром, но слишком юной для этого.

Мне надо думать о них. О том, что им нужно. И, стоя в коридоре и утирая слезы, бегущие по щекам, я понимаю, что прямо сейчас им, вероятно, нужно, чтобы я твердо держалась и верила, что мы преодолеем это. А не еще один безнадежный побег под покровом ночи, еще один город, еще один набор имен, лишь подтверждающий то, что ни одно из них уже никогда не будет подлинным. Их детство было разрушено. Сожжено. И бегство станет очередным поленом в этом костре.

Какая ирония: существует программа защиты свидетелей – но не для нас. Для нас ее никогда не было.

Однако тот труп в озере… Это тревожит меня – то, что фокус внимания находится настолько близко к нам. И сходство с преступлениями моего мужа… Однако я говорю себе, что это вполне обычный способ избавления от трупов. Я, словно одержимая, проводила исследование, пытаясь понять Мэлвина Ройяла, пытаясь понять, как этот убийца мог быть человеком, которого я знала и лю била.

Я снова слышу в мыслях шепот Мэлвина: «Самых умных не ловят никогда. И меня не поймали бы, если б не тот дурацкий пьяный водитель. Если б не он, мы продолжали бы жить так, как жили».

Это почти наверняка правда.

«Однако это твоя вина, что я нахожусь там, где нахожусь».

И это абсолютная правда. Мэл изначально был обвинен лишь в одном преступлении. А моя вина – в том, что истинная глубина его деяний в итоге была раскрыта. Полиция, конечно же, перевернула все в нашем доме, не пропустив ничего. Но ни они, ни я не знали, что Мэл снял складскую ячейку на имя моего давно умершего брата. Я узнала об этом только потому, что после ареста Мэла на заранее оплаченной карточке, привязанной к этому счету, закончились деньги, и мне позвонили из хранилища. Очевидно, – как ни иронично, – он зарегистрировал ее на номер домашнего телефона.

Голосовое сообщение привело меня к складской ячейке, и, открыв ее, я обнаружила ошеломляющее количество аккуратно сложенной женской одежды, сумочек, обуви. Маленькие пластиковые корзины, на которые были тщательно наклеены ярлычки с именами жертв, а в корзинах – содержимое их сумочек, рюкзаков и карманов.

И дневник.

Это был блокнот на трех кольцах, в кожаной презентационной обложке. Листы линованной бумаги, сплошь покрытые записями, которые были сделаны его аккуратным угловатым почерком… с распечатанными фотографиями. Каждой жертве был отведен свой раздел.

Я лишь взглянула в этот дневник, прежде чем уронила его на пол и кинулась звонить полиции. Для меня было невыносимым даже то, что я узнала с этого единственного взгляда.

Теперь Мэла обвиняли не в единственном случае похищения, пыток и убийства, а в целой серии. Секретарь охрип к тому времени, как зачитал все до конца – по крайней мере, так писали в газетах. В это время я уже сама сидела в камере, ожидая суда. Проявив редкостную злобность, Мэл отказался признать, что я невиновна в его преступлениях, а завистливая, жадная до славы соседка заявила, будто видела, как я тащила что-то, что, по ее мнению, могло быть трупом… хотя мой адвокат разнес эти показания в пух и прах и добился моего оправдания. В конце концов.